Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]

Раж пришёл быстро. Адреналин забурлил в сосудах, и мир будто залило вязкой патокой. Всё вокруг замедлилось: летящие на меня пермяки; вспышки пороховых газов, вырывающиеся из ствола, словно жёлтый воздушный пузырь под водой; горячие алые брызги, покрывающие моё лицо; пермяки, летящие уже в противоположном направлении, кувыркающиеся в дымном шлейфе гильзы; Красавчик, разрывающий глотку недоброжелателю. Картины, рисуемые ражем, всегда прекрасны, но нападавших было слишком много, чтобы наслаждаться кровавым полотном. Отстреляв пять патронов, я уже не успевал пихать их в магазин, закидывал прямо в окно экстрактора и, дослав, тут же садил по первой подвернувшейся твари. Цевьё назад, и всё по новой. Я отступал, лавируя между недружелюбной пермской фауной, до того прыткой, что, даже несмотря на раж, не всегда мог поймать момент для спуска, и треть выстрелов уходили в никуда. Один подсумок опустел, а плотина приблизилась не больше, чем на полсотни метров.

— Сюда! — крикнул я Красавчику, добравшись до остатков ближайшей стены, и, разрядив дробовик в рожу очередного злопыхателя, сдёрнул с плеча "эфку".

Магазин успел заполниться патронами наполовину, когда граната, взлетев по высокой дуге, ухнула в паре метров над головами преследователей.

Не давая засранцам опомниться, я выскочил из укрытия и, положив троих, что есть мочи, сиганул к плотине.

Жизнь — прекрасная штука. Никогда не понимал тех, кто утверждает, будто она — дерьмо. Раз так, хуй ли терпишь? Дело-то не хитрое, способов много. Нет, продолжают ныть, как всё херово, как всё заебло, однако же с жизнью просто так расстаться не спешат. Один подобный страдалец как-то сказанул, что жизнь для него — типа гниющей ноги — и носить больно, и оттяпать жалко. Говно вопрос. Колеблющимся всегда помогу. Но если честно, не представляю, какая беда должна случиться, чтобы жизнь стала в тягость. Да, я видел и слышал многих, кто просил о смерти. Такая уж работа. Но мне никогда не удавалось поставить себя на их место. Я пытался, в самом деле. Профессиональный интерес, так сказать. Однако, до сих пор в неведении. Что заставляет разумное существо желать смерти себе ненаглядному? Основных причин три.

Причина первая — стремление защитить близких, единственно возможным в данных конкретных обстоятельствах способом. Не понимаю. Близких у меня было всего четверо. Ни за одного я не отдал бы жизнь. А двое так и вообще — пытались забрать её самостоятельно, даже мнения моего не спросив, за что и поплатились. В общем, близкие — не тот случай.

Причина вторая, более популярная — отчаяние. Встречается, сколь это ни парадоксально, среди особей жизнью как раз таки избалованных. О да, жизнь-кормилица постоянно держит их возле тугой и сладкой груди, ревностно следя за тем, чтобы у баловней ни в чём не было недостатка. Пока однажды это ей не надоест, и сочащийся благодатью сосок с громким "чпок" не выскользнет из слюнявых губёшек. Наверное, это тяжело. Вот у тебя всё, ты как сыр в масле, и тут — бац! Ни денег, ни дома, ни дружков-жополизов… Но ведь ты ещё жив. Руки и ноги на месте. Шансы наверстать потерянное есть, используй их. Хотя бы попытайся. А что они делают вместо этого? Вешаются, топятся, режут вены, вышибают себе мозги. Вот последних особенно не понимаю. Неужто, имея на руках ствол, нельзя найти ему более достойное применение?

И, наконец, причина третья, самая распространённая — боль. Во всём её многообразии. Скажем, рак прямой кишки — неплохая причина сдохнуть? Пожалуй. Во всяком случае, она лучше предыдущих. Но, случись такая неприятность, я предпочёл бы укоротить свой говнопровод, жрать, не отходя от сортира, сбросить десяток-другой килограммов, но жить. Да, быть может, не столь расчудесно, как с целыми кишками, но всё же — жить. А там будет видно, как карта ляжет. Другое дело — боль рукотворного происхождения. Она куда мучительнее той, что порождена хворью. Природа милосердна и причиняет минимум боли. Я — нет. Вот что интересно — когда моя трудовая деятельность только начиналась, в арсенале у меня имелись приемы, сопряжённые с большими потерями для пациента. Тот терял себя по кускам. Это наверняка было неприятно, но самое сильное впечатление производила не боль, а вид собственного мяса, лежащего теперь отдельно. Многие из подопечных проникались настолько, что впадали в глубокую прострацию, и как источники информации становились совершенно бесполезны. Они даже не просили о смерти, попросту утрачивая связь с пугающей реальностью. Пришлось взять на вооружение более скучные методы воздействия. Оголённый нерв, пинцет, иглы, паяльная лампа… И дело пошло. Хотя, казалось бы, урон несопоставим. И потерпеть можно. Я знаю, о чём говорю. Мне рвали ногти, ломали кости, стреляли, кололи, резали, приходилось и негашёную известь на открытое мясо сыпать — терпимо. Жизнь дороже. Люблю её, чёрт подери. Хоть иногда она бывает та-а-ко-о-ой сукой!