Андрей Колганов - Обычная жизнь

"Просто!.." — хмыкнул Виктор. — "Просто оставили в покое… Так ты это представляешь. Хорошо… Но ведь Николай тоже не собирался тебя предавать. Он тоже просто захотел весело провести время".

"Это совсем другое дело!" — запальчиво возразила девушка. — "Он же знал, что делает, что это значит для меня…"

"А ты не знаешь, что значит твое желание?" — иронически прищурился Калашников. — "Какие мы наивные! Ладно, объясню. Десятки учителей работали больше трех лет, чтобы выучить тебя чемуто. Многие десятки людей работали, чтобы кормить — поить, обувать — одевать тебя. Они надеялись, что все это не напрасно. И тут оказывается, что нашей Насте на них наплевать. Наплевать на Матвея Сергеевича, который сутки себе места не находил. Наплевать на меня. Она их, видите ли, об этом не просила. И они все могут со своими надеждами валить в трубу, потому что Насте Коменской так захотелось… Может быть, я сказал неправду? Тогда возражай!"

Настя сидела слегка пристыженная, понимая, что Калашников, во всяком случае, говорит искренне. Однако упрямство и самолюбие не позволяли ей признать себя виноватой.

"Да, вы все обо мне заботились, учили, воспитывали. Все верно. Но что же поделать? Значит, не получилось из меня то, что вам нужно. И никто тут не виноват", — продолжала упрямиться она.

"Никто не хотел делать из тебя чтото. Нам всем хотелось бы лишь одного — чтобы ты стала взрослой, способной отвечать за свои поступки, и способной питать хотя бы толику уважения к людям, которые тебя окружают. Не больше. Нам вовсе не нужны от тебя слезы благодарности или признания в неоплатном долге пред нами. Достаточно и того, чтобы ты походя не перечеркивала сделанное другими изза мелочного каприза", — мягко сказал Калашников.

"Мелочного каприза?!" — щеки девушки вспыхнули, она была готова вскочить с дивана.

"Да", — веско произнес Виктор. — "Чужое горе никто не измерит. И нет в медицине надежных лекарств от душевной раны. А вот отказываться от экзаменов — это мелочный каприз. Или не так?"

Настя сидела на диване молча, ничего не отвечая. Лишь на следующий день, уже в автомобиле, следовавшем в Зеленодольск, она спросила Калашникова:

"А если бы я вчера наотрез отказалась вас слушать, что бы вы тогда сделали?"

"Вызвал бы патруль и сдал бы тебя под трибунал за попытку дезертирства", — спокойно ответил Виктор.

"Нет, серьезно?" — не унималась Настя.

"А я и говорю серьезно. С шестнадцати лет ты военнообязанная. Область по — прежнему на военном положении. Так что с дезертирами церемониться не приходится. Или ты думаешь, с тобой будут до сорока лет только в игрушки играть?" — столь же спокойно пояснил Виктор.

Настя умолкла, слегка ошарашенная этими словами.

В Славьгороде Мильченко столкнулся с вещью, с которой доселе был знаком лишь по книгам. В центре города, на площади, шумел многолюдный митинг. Командующий Центральной территориальной дивизией выступал перед огромной — едва ли не в тысячу человек — толпой.

"…И что мы видим вокруг себя? Разорение, хаос, бандитизм. Область разорвана на соперничающие между собой военные клики, которые не способны навести порядок даже на той территории, которую они, якобы, контролируют! Да и чем они лучше бандитов? Те же поборы с населения, особенно с крестьян. Тот же произвол, опирающийся на вооруженные шайки. Тот же упадок нравов, разрушение семьи, безнадзорные дети, которых запихивают с глаз долой в приюты.

А в довершение всего землица, с которой мы все кормимся, да нужный инвентарь, расхватаны всякими пришлыми городскими людьми. Они ж и не знают толком, что значит земля — кормилица! Нет, надобно землю в настоящие руки отдать, нашим справным мужикам! Верно я говорю?" — оратор сделал картинную паузу, явно ожидая одобрения толпы.

И толпа не обманула его ожиданий:

"Верно!" — пронеслось над площадью. — "Мужикам землю, а не баламутам всяким!".

"Мы пришлым да городским вовсе не враги. Все ведь люди. Да тут и средь нас немало городских. И с земли никого сгонять не собираемся. Но на земле работать должен природный землероб, а не случайный человек коекак ковыряться. А коли ты из города хочешь на землю сесть, — милости просим! Но сначала будь добр, поклонись мужику, честь по чести, пройди ученичество, потрудись в работниках у настоящего крестьянина. Верно?" — снова обратился командующий к толпе.

"Верна — а-а!" — с еще большим энтузиазмом всколыхнулась толпа. — "Пущай в работничках походют!" — заливисто выкрикнул молодой голос, перекрывая гомон толпы.