Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия

«Дерись. Встань и дерись, забудь про глаз — он все равно бы отмер рано или поздно. Да и вообще, ты ведь пришел на последнюю битву? Так дерись».

Целест поднялся на локтях. А Гораций давно забыл о том, кого когда-то обрек на Печать — вряд ли он помнил что-то. Зато полностью… принадлежал Декстре.

Принадлежал. Хорошее определение.

Гораций все-таки добился своего: они с Декстрой слились, сплелись в единое целое, щупальцами и плавленой кожей, палеными волосами и липкой закипающей кровью. Декстра сгорала вместе с одержимым.

«Опять… жертвоприношение?» — сквозь боль и какую-то отстраненную муторь подумал Целест. Щупальца прошили тело Декстры насквозь, коренастая женщина покачивалась на манер истрепанного бумажного змея — вместо одной бечевки — тысяча, острых и колючих. Губы и нос сгорели полностью: Декстра пыталась защитить уязвимые отверстия. Из глазниц Горация вывалились яблоки, и теперь оправа пенсне торчала на манер золотистых клыков. Жестоко. К себе и другим, невольно проступила из памяти фраза.

Все воины. Все Магниты — одно.

Жестоки к себе и другим. Это тоже принцип подобия.

Главы Гомеопатов продолжали бой. Единственным глазом Целест мог различить полыхающие фигуры, стрекала щупалец — они разносились в воздухе с визгом, громили лестницу и отбивали куски перил. Огонь лизал мертвые цветы, но пока дом держался. Мрамор не горюч.

Внезапно Гораций отшвырнул Декстру. Та плюхнулась с сочным шмяком, совсем не похожая на себя — безжалостную убийцу, палача, учителя. Сто двадцать фунтов обгорелого мяса.

Гораций выглядел не лучше, но его удерживала чужая воля. Он надвигался на Целеста так же мерно и неизбежно, как спускался по лестнице. Нижняя челюсть дотлела и развалилась, теперь щупальца стреляли из мякоти нёба и дырявили трахею.

«Он убьет меня, — подумал Целест. — Обидно».

Осудил. Проклял. Печать — его вина тоже.

Не смей. Вербена… ждет меня, хотел пробормотать Целест, но смолчал. В последнюю секунду лучше молчать.

Гораций завис над ним. Целест заставил себя развернуться зрячим глазом: смерти в лицо смотрят, а не прикрываются полуслепотой.

На щупальцах блестели заостренные жала и что-то вязко-серое — должно быть, яд. Полуотрубленная голова часто покачивалась. Отвалилась сгоревшая рука, слазила шмотьями кожа, но щупальца…

Свистнули.

Целест постыдно зажмурился. Но боли не было, смерти — тоже, он дышал и обонял зловоние. Еще не поздно — обрадовался, достойная смерть, умри как Магнит и воин. А когда разлепил веко, то…

Не увидел.

Горация. И огня. И Горация. И щупалец, и огня, и Го…

— Декстра?

«Нет. Я», — хрипловатый голос звучал отчетливо, однако все-таки внутри. Авис стоял возле разбитой двери — вернее, сползал вдоль косяка на корточки. Голова Декстры почти касалась его ступней, но Глава воинов не шевелилась.

«Где он?»

«Одержимый? Перед тобой». — И Авис указал ка…

— Вот черт.

Гораций распластался рядом с Целестом. Однорукий, без нижней челюсти, с дырой в животе. Только без щупалец; измочаленный труп казался жертвой безумного маньяка… и ни единого яблока.

Ни единой чертовой падалицы.

Целест засмеялся бы, да во рту ссохлось, и боль по- прежнему вытанцовывала под черепом, а еще не осмеливался вновь посмотреть на Декстру.

«Псих?»

«Он самый. А вы его — огнем… хорошо, призвать не пытались».

В костистой ладони Гораций сжимал дужку от очков. Вот что иллюзия замаскировала под щупальца. «Меня наполовину ослепили… и чуть не убили обломком пенсне. Дерьмо». — Целест с трудом поднялся на ноги, пихнул блестящую скобу носком ботинка.

«Тсс. Я призвал его полностью. Он мертв». — Авис ухмыльнулся.

«Ты вернулся».

«Ну да. Трус или нет, но воинам без мистиков нельзя. — Авис приблизился, аккуратно обойдя неподвижную Декстру, и пнул труп Горация. — Доказательство…»

Целест часто дышал. Руки тряслись, и где-то под коленями дергало — сухожилия превратились в размоченные сухари, ломило череп — вторая Печать, незаслуженная. Сукровица медленно сочилась. Больно.

Почему. За что. Шуточки Амбивалента.

«Ты уже возненавидел ее? Теперь уж точно — возненавидел?!» — и вновь Целест не знал, своя или чужая мысль. Не хотел знать. Ему хватало растерзанного Горация, скорчившейся в углу Декстры (нужно подойти и проверить, может, еще жива), пепла и чада.

— Спасибо, — пробормотал он, прикоснувшись к ладони Ависа: сил пожать не было.

Дрожь мешала идти. Целеста давным-давно не мутило от смрада — горелой кожи и крови, гнили или экскрементов из рваных кишок. Но то — другие, чужие; одержимые или даже свои. Не… не Глава воинов.