Михаил Белозёров: Атомный век

— А — а-а… — с тяжестью в душе сказал он, больше не обращая ни на что внимания. — Ну веди — и… Сусанин… — разрешил он великодушно, застегивая на ходу куртку и подхватывая автомат. Разгрузку с рожками, как и бронежилет, он не взял, полагая, что скоро вернётся. Лишнюю тяжесть тащить ни к чему. Не в поле, чай, идём. Он бросил в рот подушечку мятной жвачки, которую им выдавали в пайке. — Вперёд!

Глубокий ход из землянки вывел их под крепостную стену, и Берзалов как всегда покосился на её крутые бока: хорошо, что у наших противников нет ни артиллерии, ни танков — даже одного завалявшегося, потому что выстрела достаточно, чтобы засыпать проход и землянку заодно. Надо перенести, надо перенести, подумал он чисто рефлекторно, в который раз откладывая это безотлагательное дело — место было весьма и весьма удобным: на холме, в окружении старых — старых рвов, которые, благо, за триста лет не засыпали отцы города — руки не доходили. Их головотяпство обернулось пользой — теперь это самый мощный узел обороны правого фланга, с настоящей обсыпкой укреплений в десять метров толщиной, с бетонированными входами и со стальными бойницами, глядящими за реку. Обойдётся, как всегда, подумал он, следуя за крепеньким, но юрким, как ящерица, Буром, который терпеливо сносил его крутой нрав, потому что старший лейтенант был суров, но справедлив, и о нём говорили: «Хоть и ворчун, но свой мужик, этот не сдаст и не бросит, а вытащит и спасёт, если что, конечно…»

Они спустились, от ячейки к ячейке, к подножию холма. За спиной остались развалины древней крепости и Высоцкого монастыря, от которого возвышалась одна лишь голубая звонница да золоченый крест, торчащий косо и обречённо. Брустверы окопов давно поросли лопухами да полынью, и Берзалов запрещал обновлять их, чтобы не демаскировать позиции, а требовал таскать землю в мешках и ссыпать в овраг, за что командиры отделений на него обижались, но Берзалов был непреклонен. «Лень им, видите ли! Да вы мне потом спасибо скажете!» — увещевал он их. Но однообразная окопная жизнь и долгое сидение на одном месте, подтачивали не только дух и не только у Берзалова. Солдаты становилось неряшливыми и теряли чувство опасности, некоторые бегали в самоволку, а один даже умудрился завести роман в Серпухове и собрался жениться. Поэтому Берзалов каждый день гонял всех «по тактике и по уставу», а через день устраивал «инженерные работы» — заставлял удлинять окопы и укреплять их досками, а ещё соорудил баню, чтобы не вшивели, и даже привёз из города спортивные снаряды, которые разместил в бывшей трапезной. Организовал секцию бокса и сам же тренировал желающих два раза в неделю, учил солдат не бояться ударов, привыкать к ним. В общем, не давал никому засохнуть, нагружал вверенный ему взвод по полной программе. Но всё было напрасно: народ дурел, потому что не было явного противника, а против своих кому воевать охота? Поэтому и творили самые разнообразные глупости. Должно быть, радиация действует? — напрасно гадал Берзалов. Лёгкий намёк на всеобщий кретинизм и помешательство — все ждали «второго удара» Америки. А его всё не было и не было. Хорошо хоть не разбежались, как стадо обезьян, а служат, как умеют.

Пленных притащили из‑за реки в запасную пулеметную ячейку. Были они мокрыми, несчастными, изголодавшимися, больными и худыми, как щепа. У одного, чёрного, бородатого, с наглыми глазами в спине была дырка, и он харкал кровью. В душе Берзалова ни с того ни с сего возникло дурное предчувствие. Ох, как он не любил это дурное предчувствие. Как он его ненавидел — всеми фибрами души. Сколько раз он попадал из‑за него в переделки, правда, к счастью, всегда и везде выходил без единой царапины, но с твердым намерением больше никогда не искушать судьбу. Хотя ещё в училище о нём ходили легенды, мол, Ромка — тот человек, которому во всём везёт. Бывают такие люди, встречаются в природе. Уникумы. Один на сто миллионов, а может, и на миллиард. Человек, с которым никогда не происходит ничего дурного. Даже в спорте. Если бы только от меня зависело? — порой суеверно думал Роман, разматывая бинты и снимая перчатки после очередной победы. Если бы знали, как это тяжело даётся. Тренер неизменно ликовал, публика неистовствовала. И только один он подозревал, в чём залог удачи — в ангеле — хранителе, которого он называл Спасом. Почему именно Спасом, он и сам не знал. Просто Спас, на русский манер. Догадывался, что, может, ошибся при медитации, в те времена, когда ещё занимался восточными философиями и был приверженцем Будды. Но потом и это ушло. Стало не до умствований, а Спас остался, и конечно же, он с ним не спорил, а всячески старался ублажить, предугадывая повороты его настроения, а настроение у него было примерно такое же, как и Берзалова. Неужели судьба снова приготовила подарок? Главное об этом не думать, а то начну бояться. Ну, Боже, пронеси меня и на этот раз!