Стас Северский - Боец тишины

Зажатый темной теснотой, застыл и закрыл глаза. Затаил дыхание и стал слушать тишину. Где-то близко гудят толстые кабели, заключенные в заржавленные трубы. Густая и вязкая жижа течет тонкой сбивающейся струйкой — на пол, но не с высоты потолка… видно, — дизтопливо… видно, — из старой бочки или коррозированной канистры потекло. Где-то вблизи и вода себе дорогу в тоннель проторила — редко и размерено капает с потолка. Капли гулко падают на бетонный пол — чудовищно громко бьют в мои чуткие уши высокими частотами. Звон раздражает, но не заглушает другие, более слабые, звуки. Чуть дальше — отчетливо трещат отключенные остывающие лампы, ветер воет в забитой птичьими перьями вентиляции. А вдали — различим гул допотопного трансформатора. Я четко распознаю и точно идентифицирую все эти звуки. Только все они ничего не значат здесь и сейчас. А в остальном — тихо. Так что я считаю, что — тихо. Просто, нет ни следа человека — ни шага, ни шороха, ни вдоха, ни стука сердца… ни скрежета железа, ни лязга оружия. Тяжелый воздух содрогается лишь от моего сердцебиения — слишком частого для такого тренированного диверсанта, как я. Да, сдаю ни по дням, а по часам. От боли и усталости уже тошнить стало. Снял маску и вдохнул духоту. Нет, не легче. Лучше здесь, в заброшенном тоннеле, глубоко не дышать. Не то еще сильнее затошнит от этой проросшей гнилостными грибками сырости. Из-за плесени ведь вся эта липкая затхлость просто пронизана вредоносными спорами. Стащил грязную перчатку, посушил руку в пропитанном влагой воздухе и отер с лица горячую испарину. Здесь не холодно. Считай, — тепло. Я так мерзну только из-за того, что мокрый весь… и из-за того, что на месте встал. Но я все стою… все слушаю…

Дождался! Все ж засада — великая вещь! Чуток терпения — и все в твоих руках! Загрохотали засовы, заскрежетали вентили, залязгали ключи, заскулили старые замки, застрекотали — электронные… О стену стукнула крышка люка — с потолка посыпалась пыль и осколки цементной коррозии… Тягучий воздух вздрогнул от твердого шага и тяжелого дыхания грузного человека. Всегда и везде, когда он идет, — все содрогается… все, — включая меня. Он ведь идет за мной — Снегирев.

Снегири — птички безобидные, из воробьиной рати, но про полковника Снегирева такого не скажешь. Степана Петровича Снегирева с веселыми щебетунами, скачущими с ветки на ветку, никак не спутаешь… ничем он на них не похож. Мужик он, конечно, добрый до крайности, но до такой же крайности — твердокаменный… в смысле, — не только твердохарактерный, но и твердолобый. Эх, Игорь Иванович, обрекли вы верного вашего «волка» на мучения с доверенным вашим «волкодавом»! Кто ж так делает, товарищ генерал?! Кто ж волка с волкодавом в одной клетке закрывает?! Благо, что я не обычный «волк», а — «оборотень»! Только я…

— Слава! Это еще не все! И с часами не сверяйся! Мне дела нет до того, что у людей — завтра! У нас с тобой еще — сегодня! Давай оттуда и живей сюда! Мне тут в голову такая вещь взбрела — дельная, в общем! Еще другой вариант есть, куда эту хрень крепить! Слава! Кончай ты с той штукой возиться! Выбирайся! Будем дальше думать, что с этой хренью делать!

Как он меня с «этой хренью» задолбал! Я под конец просто запутался, что из моей амуниции и аппаратуры он «той» хренью зовет, а что — «этой»! Но я, Игорь Иванович, считайте, — закончил! Сегодня стали тикать последние сутки в его компании, последние часы с ним и его четкими командами — «Эту хрень туда крепи, а эту — сюда клади». Мне бы пришлись по душе его крики и вопли вроде — «Голову — в сторону, руку — вверх, а остальное — влево», но — не сейчас. Просто, сейчас они тесно касаются такого трудного дела и кромсают на куски остатки такого короткого отрезка времени. Они отягощают мои тренировки, а готовлюсь я к крайне опасной и ответственной операции. Так что они меня не только не радуют, но и — злят. Спокойнее становится только от мысли, что завтра — все. Совсем — все. Я расстанусь с этим полковником, покину это место и отправлюсь… на английскую территорию в Уганде. Обернусь средне-серым британцем — скромным с виду, скрытным на деле и высокомерным в душе… Буду, покоряясь судьбе, вести сдержанные беседы с британскими «друзьями» и «докторами» — с вражескими военными и вирусологами — на чистом английском… Буду, не бранясь на жизнь, жрать чистый спирт и антибиотики перед тем, как сожрать что-то съестное, кишащее кишечными палочками и черт знает какими еще бактериями… Эх, Игорь Иванович, знали бы вы, каких сил мне стоило согласиться ехать в Уганду! Знали бы вы, как я боюсь зажариться и заразиться в этом центре земли! Вы ж знаете, с какого я края света, — в какой вечной мерзлоте я рожден! Да и выдохся я за все эти долгие годы всей этой не моей, а чужой жизни, Игорь Иванович!