Николай Карпов - Лучи смерти

Обычно профессор выкуривал не более двух-трех сигар в сутки, но теперь он курил одну за другой, утопая в облаках голубоватого, медленно-тающего дыма, роняя пепел на стол, на свой пиджак и на всклокоченную бороду. Белый свет электрической звездочки под тентом сливался уже с мутным светом наступавшего дня; за решеткой чугунной ограды просыпался огромный город. Восходящее солнце бросило светлые пятна на высокие крыши серых зданий, а профессор продолжал сидеть все в той же позе, куря сигару за сигарой и уже чувствуя тошноту от втянутой вместе с табачным дымом гомерической дозы никотина. Тетушка Джен вышла на балкон с подносом, на котором дымился блестящий серебряный кофейник, и удивленно вскричала:

— Как, вы уже встали, мистер Монгомери? А я думала…

Ее взгляд скользнул по искаженному страданиями, бледному лицу Монгомери: она как-то странно съежилась и поспешила удалиться. Профессор молчал. Ему теперь все казалось ненужным и неважным. Ненужными и странными казались и вопрос экономки, и ее появление на балконе, и этот поднос с кофе. Когда экономка снова появилась на балконе, он вскричал плачущем голосом:

— И какого дьявола вы сюда шляетесь? Я хочу, хочу быть один! Понимаете ли вы это?

— Но там вас спрашивает какой-то полицейский. А я, конечно, могу уйти, и даже уйти совсем из вашего дома! — тоном оскорбленного достоинства начала экономка, но профессор вскочил и вскричал:

— Полицейский? Ведите, ведите его сюда! Скорее!

Тетушка Джен исчезла, и на пороге показалась фигура рыжеусого полицейского Гарри сона.

— Вы от Бригса? — быстро спросил Монгомери, чувствуя, что ноги его подкашиваются, и падая в качалку.

— Нет, я сам от себя, мистер Монгомери, — проговорил Гаррисон, подходя к столу. — Я был вместе с ребятами в Блеквиле и мы осматривали трупы. На одном из них я нашел вот эту штуку и, так как на ней выгравирована ваша фамилия, я подумал, что она вас заинтересует…

И Гаррисон положил на стол перед профессором золотой медальон с искусно сделанным из мелких бриллиантов трилистником о четырех листках на крышке и тонкой золотой цепочкой.

Профессор схватил медальон и, жадно глотая воздух раскрытым ртом, словно выброшенная на берег рыба, откинулся на спинку качалки, еле сдерживая стон нестерпимой душевной боли: он узнал медальон, подаренный им его по-койнице-жене, с которым Долли не расставалась. Профессор нажал пружинку, медальон раскрылся, и там мелькнуло на маленьком кусочке картона знакомое, когда-то горячо любимое лицо, с темными глазами, пышной прической и лукавой улыбкой губ с чудесным изгибом; это была карточка его покойной жены, на которую Долли была так похожа…

Профессор поднял расширившиеся от ужаса и душевной муки глаза на стоявшую перед ним высокую фигуру в синем мундире и спросил каким-то чужим, тягучим голосом:

— Почему вы здесь? Почему вы стоите здесь?

— Но, я полагал… Мне кажется, что мне следует получить за труды?.. — смущенно пробормотал Гаррисон. Профессор несколько секунд молча смотрел на него окаменевшим взглядом, потом медленным движением автомата достал из бокового кармана пиджака маленький, желтой кожи бумажник, достал оттуда вчетверо сложенную, хрустевшую в его пальцах бумажку и протянул ее полицейскому. Гаррисон схватил ее, мельком оглядел и ошеломленно пробормотал:

— Виноват… Но вы ошиблись. Цифра на чеке слишком велика!

— Убирайтесь с этим чеком! — медленно, тягуче произнес профессор, опуская глаза, — мне не нужно денег. Мне ничего не нужно. Награда за убийство… Это было преступление… Если вы внимательно посмотрите на эту бумажку, заметите на ней кровь.

Гаррисон с недоумением пожал плечами, спрятал чек в карман и удалился на цыпочках, стараясь не стучать сапогами. Профессор сидел молча и смотрел в одну точку остановившимися, застывшими глазами. Теперь уже у него не оставалось ни надежды, ни сомнений. Все в нем застыло, словно окаменело его старческое тело, и только в мозгу медленные, тяжелые, как жернова, ворочались странные мысли. Наконец, он встал и медленно направился в свою лабораторию. Осторожно ступая ногами, словно шагая по стеклу и боясь поскользнуться, он прошел по коридору, отворил дверь в большую квадратную комнату, освещенную тремя венецианскими окнами, и вошел. За стеклом четырех высоких, красного дерева, шкафов блестели стеклянные колбы, узкогорлые реторты и банки всех видов и форм, наполненные разноцветными жидкостями и порошками всех цветов и оттенков. На сером мраморе трех узких и длинных столов в беспорядке были расставлены бензиновые, спиртовые, газовые и электрические горелки, валялись странной формы металлические щипцы, с плоскими, как лопаточки, концами, фарфоровые ступки и металлические ложки. Груда книг и рукописей виднелась на красного дерева этажерке, рядом с которой стояли два фанерных ящика с частями прибора. У двери стояла металлическая коробка электрической печки. Профессор медленно подошел к среднему шкафу, выдвинул нижний ящик, извлек из него груду исписан-ных листков и, открыв дверцу электрической печки, засунул их в отверстие. Закрыл наглухо дверцу, вставил штепсель в гнездо в стене и постоял несколько минут неподвижно. Потом выдернул штепсель, снова открыл дверцу и утопил пальцы в горючем пепле. Он не замечал запаха гари, смешавшегося со специфическим запахом лаборатории. Глубоко вздохнув, схватил валявшийся у шкафа на полу маленький топорик, подошел к фанерным ящикам и с оже-сточенным бешенством стал рубить их, словно панцирь, скрывавший смертельного, ненавистного врага. Фанера затрещала, на пол посыпались осколки досок, стекла, зубчатые металлические винты, кривые рычажки, куски спирали и проволоки. Из раздробленного меньшего ящика профессор извлек странный предмет, напоминавший внешним видом валик маленького органа с остатками проволоки на концах, и вышел с ним из лаборатории. В глубине коридора мелькнула массивная фигура экономки и поплыла ему навстречу.