Игорь Резун - Укок. Битва Трех Царевен

С этими словами она забрала у Майбаха недоеденные гребешки, смахнув их в свою тарелку по-простецки, рукой. Майбах меланхолично наблюдал за этим. Он допил, смакуя, свое вино.

— Ну и что мне прикажете делать с вашими апокалипсическими пророчествами? — уныло спросил он. — Бежать в Сюрте? Доложить премьер-министру? Или сообщить российскому послу?

Марика пожала плечами, напоминающими мешки с песком, и упрямо тряхнула головой:

— Я должна была вам это сказать! Вы должны знать про все это дерьмо. В любом случае вы можете… Нет, кто-то должен найти этих Царевен и помешать силе ассасинов. Пусть северная сила останется за Мельхиором, а та, индийская, возьмет Гаспара… Если ассасины завладеют силой Гаспара, мир рухнет.

— Хорошо. — Издатель кивнул метрдотелю, тот все понял и тотчас двинулся к ним с черно-золотой папочкой.

Но Майбах передал ему в руки кредитку, а сам помог выбраться из-за стола Марике.

— Наверное, вы все-таки не зря мне это рассказали, моя дорогая! — успокоил он ее. — Получается, что воспеваемая вами Волшебница принесет в мир любезный вам матриархат. Для меня это будет любопытный эксперимент!

Он поцеловал ей руку — легко коснулся губами. Позволив ему это, Марика тут же выдернула руку с притворным гневом.

— Спасибо за ужин, Мяуба! Люблю есть с русскими. У вас национальный культ еды, не то что у этих лягушатников — сплошная дегустация. Не провожайте меня! Я не доставлю вам удовольствия видеть, как я погружаю себя в эту коробку на колесиках.

И, царственно шаркая коричневыми пятками по коврам ресторана, Марика удалилась. Издатель вышел почти сразу за ней, но задержался в холле, перед большим зеркалом в нише, что-то мурлыкая про себя, поправил черно-желтый узел галстука, сдул пушинку с рукава пиджака, принял из рук метрдотеля использованную карточку. Затем он повернулся к дверям и упал.

Упал потому, что оттуда дыхнуло грохотом, дымом и осколками стекла. Двери кафе «Прокоп» пронеслись мимо, выбитые взрывной волной, разлетелось зеркало, на лежащего издателя обрушился град осколков от больших китайских ваз, стоявших у входа. Не поднимаясь сам, он поднял лишь голову. В провале двери с вырванными кирпичами горел искореженный взрывом Renault Megane Coupe. А грузное тело Марики лежало в трех метрах от автомобиля, на мостовой. Теперь ее сарафан стал ярко-густо-розовым, покрытым кровавыми разводами, и слился с исполосованным, превращенным в сырую отбивную лицом. Женщина лежала, широко раскинув босые ноги, и что бросилось в глаза Майбаху, так это странно растопыренные судорогой голые пальцы.

Кто-то кричал, на улице выли сирены — сработавшие сигнализации. Вот в них вплелась сирена полицейского патруля. Мимо из ресторана пробежали несколько человек, один наступил на Майбаха. Вот его подняли, встряхнули.

— Ни фига с-с-себе… — пробормотал он.

Варвара Никитична заботливо сдувала с него осколки стекла.

— Чай, не поранились? А грому-то, грому… Страх Божий! Хорошо, я машину-то в тенек, подальше, отогнала, — заметила она деловитым тоном, казалось бы, ничему не успев удивиться. — Ну, покуражились, и будет. Поедем до дому, соколик вы мой.

Глаза ел черный дым, валивший в пролом входа. Поддерживая Майбаха, бабушка вывела его через второй выход, ласково прислонила к фонарному столбу и исчезла. Через полминуты из-за угла улицы Одеон задним ходом вылетела «Ривольта», полицейским разворотом прочертила на асфальте темные следы шин, длинная дверца открылась.

— И куды теперь? — осведомилась его бравый водитель.

Майбах покосился на спицы с мотком красной шерсти, торчавшие из бардачка.

— Шарфик не довязала, — пожаловалась Варвара Никитишна. — Токо петли сосчитала, как рванет, прости Господи! Она, родимая, и до машины-то своей дойти не успела. Дай Бог, выживет.

Майбах с рычанием сорвал с себя галстук, забросил назад, не глядя. Варвара, понимающе кивнув, достала из того же бардачка плоскую бутылочку, подала ему, как малому ребенку подают пузырек с соской.

Издатель припал к горлышку «Джонни Уокер» марки Gold Label и после пары жадных глотков прохрипел:

— Вири-Шатийон, улица Леонар. Гоните, родная!

По дороге он курил одну за одной крепкие Guitanes Варвары Никитичны. Она ни о чем не спрашивала, что являлось самым ценным ее качеством.

Спустя полчаса в захламленной квартире на последнем этаже грязного «социального» дома в квартале Вири-Шатийон, населенного сутенерами, чернорабочими, продавцами наркотиков и мелкими шлюхами, сидел человек в темном костюме. Как и несколькими часами раньше, его пиджак, галстук и штиблеты вместе с синими носками были отброшены, но не на диван в кабинете издательства, а просто в грязный угол. Штанины дорогих брюк подвернуты, а голые ноги погружены в сияющий медный таз, полный воды.