Евгений Угрюмов - Сиреневая драма, или Комната смеха

Или вот ещё:

Лиза, Лиза, Лизавета,

Я люблю тебя за это…

И за это, и за то… -

Истории

чудные стишки; кому только в голову они не приходили; и мне пришли в

голову; какой-то голос произнёс их во мне, какой-то насмешник или

пересмешник, которому только бы всё принизить и исказить; любой серьёзный

и драматический стиль выставить на смех; подтрунить над ним и превратить в

немецкий Kleinigkeit – что значит безделушка, мелочь и пустяк… Нет-нет! Кто

же будет о пустяках писать повести и романы?

Внучка была сама прелесть, а раз она была сама прелесть, то и повздыхать о

прелести, и помечтать о благосклонном взгляде внучки-прелести было столько

желающих, особенно в дни, напоенные дыханием цветов и трав, когда и цветы,

и травы сами занимаются любовью… было столько желающих…

Все желающие проходили по десять раз в день мимо палисадника и

заглядывали сквозь или поверх в зелёную краску покрашенного штакетника,

пытаясь найти, ну хотя бы какой-нибудь предлог быть допущенными внутрь.

Скамейку подчиняли сто раз, так что от старой ничего не осталось.

Бабушка, а с ней и внучка посиживали теперь на новой, отшлифованной,

покрашенной, пролаченой и уже со спинкой скамейке.

Но, как же так в жизни всегда бывает? Те, которые чинили скамейку и

готовы были… да что там говорить, готовы были на всё – те были

несимпатичны внучке Лизе… а те – правильнее сказать, тот, который не чинил и

не был ни на что готов… да что там говорить – ради этого внучка Лиза сама

была готова на что угодно (любовь же не видит ничего перед собой – только

губки, щёчки и всякие округлости…)

Сцена (читай улица), на которой развернулась сиреневая драма, называлась

Тупичковая (что совсем не соответствует нашему симпатичному стилю) и

называлась так потому, что заканчиваясь тут же рощей и речкой Чернавкой,

дальше никуда не шла и не переходила ни в какую-нибудь другую. В конце

улицы Тупичковой стоял дом, последний по правой стороне с садом за ним и

1Из Карамзина.

4

огородом, нисходящим прямо в уже названную речку Чернавку. Это как раз был

тот дом, тот, в котором как раз жил тот, тот, ради которого внучка Лиза была

готова на всё.

Дом ничем примечательным не был, стоял себе, как и другие и, как все,

ждал, ждал, когда выйдет его срок… стоял себе и ждал.

Из него (из последнего дома), из дверей на улицу, каждый день, утром,

выходил молодой человек (тот молодой человек, для которого внучка была

готова на всё) и, каждый же день вечером, не дёргая за шнурок и не вставляя

большой ключ, совсем, как господин Кабальеро (совсем, да не совсем), входил в

те же двери. Не совсем потому, что перед господином Кабальеро двери

открывались сами, а молодой человек открывал их сам.

Господин Кабальеро (ещё, люди его называли «Репейное Семя») жил в

предпоследнем доме, по улице Тупичковой, направо, и этот дом, как говорили

люди, был странненький (не старенький, а странненький) – странненький в том

смысле, что в нём, внутри, никогда никого невозможно было заметить…

жильцы такие тихие ли?..

Люди-соседи, которые, как всякие соседи хотели знать что-нибудь о соседях,

видели, конечно, как иногда бывало, из парадных дверей, украшенных двумя

деревянными резными рогатыми сатирами, выходила дама в жёлтом, цвета

Куриной слепоты, платочке, похожая на домохозяйку ли, домоправительницу, на

кастеляншу, ключницу, экономку ли? – выходила с плетёной корзинкой и

возвращалась через какое-то время и, не дёргая за шнурок, чтоб кто-то открыл

ей дверь, сама открывала её, вставив в замочную скважину старинный ключ,

больше похожий на ключ от городских ворот.

Реже, но тоже бывало, выходил из дому господин – всегда с зонтом, который

служил ему тростью и всегда в накидке ли, камале, пелерине ли – в наше время

таких не носят, а носили когда-то в незатейливые английские и испанские

времена граждане, хоронясь от дождя и сэры или испанские кабальеро (отсюда

и Кабальеро). Перед господином Репейное Семя, когда он возвращался, двери

открывались без шнурков и ключей – сами.

Кастелянша ходила с плетеной корзинкой на рынок; на рынке,

прогуливалась от прилавка к прилавку, от корзины к корзине, при этом –

говорили – не спрашивала «сколько стоит?» или «за сколько отдадите?», а так…

и, напрогуливавшись, возвращалась домой.

Господин Кабальеро заходил в аптеку, что размещается на одном из пяти