Kaleb Anson - Песок

Степь – серо-жёлтая, такая же бесконечная и палящая как пустыня, но не столь монотонная. Трава медленно колебалась от ветра. Мы быстро рассекали её на лошадях, надеясь в скором времени добраться до пункта назначения. На горизонте появилась кроваво-красная заря; восход солнца был близок.

«Там вдалеке ферма» – сказал я, увидев, что-то похожее на ферму.

–Мы не будем на ней останавливаться, осталось совсем не много.

Мы сбавили скорость проезжая мимо неё. В доме фермера были выбиты окна и двери, возле входа лежали трупы укрытые флагом, ворота загона были открыты, а скот угнали. Всё это ради одной из революций…

И вот мгновение спустя мы приехали к блок посту либералов.

–Стой! Нацелившись на нас, к нам подошли два солдата.

–Кто вы и, что здесь делаете?

–Мы хотим присоединиться к вашей революции, в борьбе за свободу, – сказал отец.

–Ясно, проходите. Лошадей и оружие мы у вас конфискуем на нужды армии.

Отец не возражал. Мы вошли в этот небольшой городок, название его на карте было Electio.

«У нас нет другого выбора, кроме как воевать за L-лов, они дают людям свободу, все остальные её только забирают» – сказал мне отец, безнадежно вздыхая.

Говорят, выбор есть всегда, а правда ли это? На входе в город мы увидели с десяток повешенных людей с табличками на шее: «Они не хотели быть свободными». Такова была свобода L-лов. В этот момент я убедился, что на войне нет тех кто воюет ради справедливости, ради народа, все люди ведут войну ради своей выгоды. Всем плевать на страну и народ, лишь их интересы заботят их. L-лы оказались ничем не лучше любой стороны конфликта. Они говорят о свободе человека, но некоторые люди видят эту свободу по своему, пример тому повешенные на окраине города человеческие существа. Я увидел такой же бедный и больной город, как и все остальные, жители которого боялись выйти на улицу, но яро верили, в то, что всё будет хорошо. Власти делали из них скот, ведь скотом легче управлять. Я попытался уйти от этих мыслей, здравомыслие лишь попусту тратит мои силы. К чёрту здравомыслие! Я хочу жить! Я буду следовать за отцом! Мне казалось, отец думал так же. Я прокручивал у себя в голове его слова: «У нас нет другого выбора…».

Мы пошли в приёмную возле ратуши, в которой располагался штаб. Городок был не большой, максимум тысяча душ. Самым большим зданием была трехэтажная ратуша, обыкновенная ничем не примечательная, потрёпанная войной ратуша. Мы зашли внутрь, отец пошёл в кабинет приёмной, я остался возле двери. В коридоре был мрак, окно в конце него было забито, а те лучи света, которые проскальзывали сквозь заслон, просвечивали тучи табачного дыма, которым был заполнен коридор. На входе в кабинет приёмной висели часы, маятник в них монотонно выстукивал стандартный для часов такт – тик-так, тик-так… Прошло несколько десятков минут, из кабинета вышел офицер, полный, упитанный офицер, в чистой форме. Он пошёл в сторону выхода, спустя время он вернулся, с ним было пару солдат. Офицер шёл смотря на меня.

–Вы с этим мужчиной? – сказал мне этот упитанный защитник свободы.

–Да, я его сын.

–Его тоже в карцер – обратился он к солдатам.

Солдаты подхватили меня, я не сопротивлялся. Моё тело не слушалось, я не понимал, что происходит. Меня протянули несколько метров и ударили по затылку. В голове звенело, она словно раскалывалась на две части. Придя в себя и открыв глаза, я увидел перед собой тьму и услышал тяжёлые стоны. Руки и ноги были связаны, на голове был мешок, мешок не был завязан, я его стянул. Это была камера без окон и единственным источником света были лучи, которые пробивались вокруг двери. Да, это был карцер, о котором они говорили. В углу камеры лежало тело, возможно, это отец?

–Отец? Я услышал мерзкое хрипение и ответ – «Всё пошло не так как я думал…».

–Что случилось отец?

–Они заявили, что я связан с N-ами, а N-сты, как известно, враги свободы.

–Но ведь ты отказался от вступления на службу N-там, и бежал от них, с чего у них такие утверждения?!

Он молчал. Время шло и шло.

Мы молча сидели в этой тьме уже долгое время, я хотел есть, мне было страшно и холодно. Я не мог понять какое сейчас время суток, но меня это безумно интересовало. Когда мы спали, нам в камеру просовывали испорченную кашу и кусок хлеба, а воду приносили раз вдвое суток. Время шло, монотонные однообразные дни заполняли пустоту во мне ещё большей пустотой. Меня не пытали, со мной вообще ничего не делали, просто изо дня в день тишина и пустота, двадцать четыре часа в сутки. В один из дней или ночей, у нас в камере оказался ещё один заключенный. Я не мог его разглядеть, но он хрипел также как отец, видимо ему пытались донести, что значит «быть свободным». Я пытался с ним заговорить, но он молчал. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я смог различить силуэт этого незнакомца. Мужчина лет где-то тридцати, были видны пятна на его теле, что-то похожее на синяки, он был в порванной рубашке без рукавов и брюках. На его голове телепался клочок волос в какой то слизи, похожей на кровь. Прошло уже несколько суток или недель. Двери камеры открылись, в камеру влетел свет, словно огонь из огнемёта, сжигая мои глаза. Я закрыл их рукой и свернулся. В камеру кто-то зашёл, они забрали отца. После того как его забрали, через некоторое время, меня перевели в другую камеру. Я даже не знаю, что потом произошло с тем заключенным. Зашли солдаты, одели мне мешок на голову и потащили, я не понимал зачем всё это. В новой камере было больше света. Я недолго привыкал к новым условиям; меня стали лучше кормить. Чувствовал себя вполне хорошо, даже не думал о том, что сделали с отцом. Спустя несколько дней или недель ко мне в камеру пришли офицер и несколько солдат.