Мария Елифёрова - Страшная Эдда

Хёгни, лихорадочно соображавший, как выказать мужество, очутился в дурацком положении. Никакой боли от ожога он не почувствовал; он ощутил лишь приятный жар и щекотание по всему телу, когда кипящее молоко обдало его с головы до ног. Необычайнее всего было то, что струйки молока, сбегая с него на каменное ложе, тут же испарялись, не оставляя никаких следов. Вскоре Хёгни сидел на своём месте сухой и чистый, заметно посвежевший – откуда-то вдруг нахлынула бодрость, и ему не терпелось встать и разыскать вход в Вальгаллу, разыскать Сигурда, взглянуть на него наконец, узнать, что с ним…

– Да что ты, ей-же-ей, – сердито сказала Хильда, ставя котёл на пол. – Привыкнешь, это тебе не Мидгард. Я всегда всех мою кипящим молоком, лучшее средство вернуть силы, после того как тебя убили.

Серебряным гребешком она расчесала ему спутанные волосы и усы.

– А что я надену? – Хёгни вдруг вспомнил, что на нём ничего нет. В мире богов, должно быть, носят богатые одежды, подумал он. Воображению его представился какой-то небывалый наряд, сверкающий драгоценными камнями. Хильда, похоже, прочла его мысли – он уже свыкся с тем, что она знает всё, о чём он думает.

– Твоё боевое снаряжение не будет слишком тяжёлым, – с усмешкой ответила Хильда. Она потянулась куда-то в пустоту, и в руках у неё очутилось что-то мерцающее. Девушка разложила эти предметы перед Хёгни.

Их было всего три – лёгкий плащ из неизвестной, никогда не виденной Хёгни серебристой ткани, серебристые сапожки и перевязь с мечом, всё того же лунного цвета. Хёгни не сумел скрыть замешательства.

– Это всё?

– А больше тебе и не надо, – отозвалась Хильда. Она присела на корточки и обувала его в сапоги. – Тебе что, холодно?

– Нет, – честно ответил Хёгни. Он нисколько не мёрз – в пещере Хильды (или не пещере?) было тепло, как в разгар лета. – Но там, дома, у меня была куртка из зелёного сукна и много другой одежды…

– Она тоже сгорела в твоём погребальном костре.

– Я думал, боги одеваются лучше любого из смертных.

– Встань, – сказала Хильда и закрепила на нём перевязь с мечом. Такого лёгкого меча ему ещё не приходилось носить. Плащ она застегнула ему на правом плече. – Здесь не принято нагружать себя лишним.

Хёгни подумал, как, должно быть, нелепо он выглядит в одном плаще, то и дело разъезжавшемся на правом боку, да ещё и с перевязью прямо на тело. При жизни ему случалось сбрасывать одежду во время состязаний, но ходить в таком виде постоянно? И уж конечно, он не принадлежал к числу тех одержимых, которые сражались нагими и брали вместо щита второй меч в левую руку, иначе бы он очутился здесь не в двадцать шесть лет, а намного раньше.

– Этот плащ согреет тебя лучше всей одежды Мидгарда, – заметила Хильда. – А если вывернуть его наизнанку, то станешь невидимым для живых.

Выпростав руку из плаща – тот оказался совсем коротким, не доходившим до колен – Хёгни вынул меч и принялся его рассматривать. Меч блестел, как хорошая сталь, но это не могла быть сталь – он был почти невесомый и с ребра казался тоньше волоса.

– Не вздумай пробовать пальцем, – предостерегла Хильда, – его затачивал сам Виланд.

Хёгни вложил меч назад в ножны, мягко скользнувшие по обнажённому бедру.

– А теперь что?

– А теперь иди.

– Куда?

– В Вальгаллу, конечно.

– Но я не знаю, куда идти.

– Тебе и не нужно знать. Вальгалла сама найдёт тебя.

В полном недоумении Хёгни повернулся и сделал несколько шагов. Полумрак вокруг сгустился, и вдруг он обнаружил, что он больше не в берлоге Хильды. Перед ним открывался просторный зал, размеров которого сразу было не разглядеть; золотистая полутьма заполняла его, как будто в нём были зажжены факелы – но огня нигде не светилось. Ни потолка, ни дверей видно не было. В сумраке мелькали какие-то фигуры, слышались смех, звон и пение. Кутаясь в плащ, Хёгни двинулся туда. Глаза его постепенно привыкали к слабому золотистому свету, и он вгляделся в то, что предстало перед ним.

Зал был полон воинов, молодых, красивых и сильных, похожих на отражение Хёгни в зеркале, но всё-таки разных – сидевших, стоявших и лежавших на полу, сплошь покрытом пушистыми шкурами неизвестных зверей. В стороне стоял длинный стол с двумя скамьями, но им почти никто не пользовался – пирующие утаскивали со стола блюда и ковши и располагались на полу. Крылатые валькирии бесшумно скользили между воинами, то и дело подавая им еду или питьё, до которых те не могли дотянуться, или присаживаясь рядом с ними поболтать. Все были нагие, в гриднице Одина было жарко, как у очага, и испарина сверкала на их телах. Посредине, на возвышении, похожем на барабан, плясала обнажённая валькирия с двумя мечами в руках, в сияющем шлеме, в стальных поножах; косы её развевались из-под шлема, расправленные крылья трепетали за плечами, и оба меча пели, рассекая воздух. У Хёгни перехватило дыхание. Где-то среди этого счастливого веселья был Сигурд – Сигурд, которого он не знал, как искать, не знал, что скажет ему, когда найдёт. Узнает ли он Сигурда при встрече? Да полно, может, Хильда пошутила над ним, и никакого Сигурда тут нет? Разве сюда пустят человека, убитого в собственной постели ударом в спину?