Сергей Панфилов - Родом из села Залесова.

А Фрол все думал о том, как бы людей повернуть от старого к новому. Вел он в пимокатне агитацию, склонял работников к новому взгляду на окружающую жизнь. В его рассказах не было места эксплуатации человека человеком.

– Человек человеку – друг, товарищ и брат, – говорил он мужикам, сидя в обеденный перерыв возле здания пимокатни, куря махорочную самокрутку, – так товарищ Ленин говорил, учил нас, учил, наставлял уму-разуму. Ленин – это вождь и учитель, самый человечный человек, глыбища. Все растолковал народу – как жить, как работать, указал путь в светлое будущее, в коммунизм. Все тогда будут равны друг перед другом. Будут работать по способностям, а получать по потребностям.

Попы вот говорили, что все люди равны перед Богом. Врали они. Был Царь – главный помещик. Дворяне, купцы, кулаки и прочая белая кость. А были и есть – крестьяне, рабочие – нищета.

Теперь Царя нет. В стране – диктатура пролетариата. Власть белой кости в прошлом. Нам, товарищи, надо объединяться, создать коммунистическую партийную ячейку. Начать агитировать местное население за организацию колхоза, за общий радостный труд.

А кулаков и подкулачников и всех, кто не пойдет в колхоз, надобно раскулачить и в ссылку, в Нарым направлять.

Слушали мужики Фрола. Многим нравились его слова – о равенстве, о справедливости, о взаимопомощи, о совместном труде на благо всех… Вскоре один мужик под влиянием слов Фрола вступил в партию. Потом второй. В селе образовалась партийная ячейка.

Да не всем в Ветохино глянулась деятельность Фрола Сарычева. Знали зажиточные крестьяне, что Фрол агитирует за совместный труд, и ненавидели его за это люто.

Собирались вечером крепкие мужики, курили махорку, судачили о Фроле.

– Вредный он человек! – говорил один из зажиточных ветохинцев, – принес его нечистый на нашу голову.

– Ведет он активную агитацию, – продолжал другой сельчанин, – склоняет бедноту к действиям. Если так дальше пойдет, то окажемся мы голью перекатной. Разве можно такое дальше терпеть?

Помолчали. Сидели, гоняли желваки под скулами, наливались злобой.

– Надо его прикнокать, – нарушая молчание, сказал кто-то, – прийти вечером, вызвать за ограду и…

– Завтра здесь соберемся и пойдем, – порешили мужики и разошлись.

Вечером Фрол пришел с заседания партячейки. Помыл руки, присел за стол и ласково попросил:

– Хозяюшка, покори муженька!

Елизавета вышла из кухни, поставила перед мужем глиняную чашку с окрошкой и положила несколько ломтей ржаного хлеба. Обтерла деревянную ложку полотенцем, подала и сказала:

– Кушай, Фролушка!

Напротив стола, на божнице, стояли иконы. Но Фрол не помолился, не перекрестился. Став коммунистом, он твердо поверил в то, что религия – это опиум для народа и духовная сивуха, поповский обман для угнетения трудящихся. Бога для него не существовало. Он терпел иконы-то в избе ради жены, не хотел ее огорчать. А то давно бы топором порубил и в печку бросил.

Об этом-то глубоко печалилась Елизавета. Она верила в Бога. Присев на лавку рядом с мужем, она положила щеку на ладонь правой руки, печалясь, смотрела на мужа. Он не понимал ее душевного состояния. Откусывал от ломтя кусок ржаного хлеба, жевал, хлебал окрошку, думал о чем-то своем, радостном.

За окном стемнело. В засиневшем небе прорезались звезды. Внезапно во дворе злобно залаял кобель. Камешек стукнул в оконце, и чей-то голос позвал:

– Фрол, ты дома? Выйди на минутку.

Фрол положил ложку, взглянул на жену.

– Кто это, не признаю. Но раз зовут, значит надо пойти.

Он встал из-за стола и вышел во двор. Елизавета осталась сидеть в горнице. У нее от нехорошего предчувствия сжалось сердце. Она прошептала: «Господи, помилуй!»

За калиткой Фрола поджидало шестеро человек. Он приветливо сказал:

– Здорово, мужики! Зачем позвали?

Никто не ответил. Все произошло быстро. Фрола подхватили под руки, валя назад, схватили за ноги, подняли повыше, копчиком долбанули об землю и отпустили.

Боль пронзила Фрола до мозга. Он мучительно ахнул и завалился на бок.

Плюясь, шепотом ругаясь, мужики затопали прочь. Стало тихо.

Елизавета, сидя в горнице, слышала тупой удар, вскрик и обмерла от испуга. Но, приходя в себя, чувствуя беду, она вскочила на ноги, перекрестилась и выбежала за калитку.

Она увидела мужа, он лежал на боку.

– Фролушка, милый! – крик Елизаветы полетел по сонной улице. Она заплакала, зарыдала, наклонилась над мужем.

Он открыл глаза. Посмотрел мутным взором на жену. Еле ворочая языком, прошептал: