Виктория Захарова - Одержимость. Рассказы

Одержимость

1.

Этого не было, не было, не было!!! Я все придумала, мне все приснилось! Как тогда, когда он… И я не могу этого объяснить! Как же так, почему? Это все произошло не со мной, не со мной, не со мной!!! Я ничего не помню, я ничего не понимаю!

Тогда почему я в больнице? Почему моя челюсть сломана? Почему? За что? За что?!!!!

Я начинаю дико кричать, произнося нечленораздельные звуки, хотя любое движение доставляет мне боль. Боль в лице и … там. Но лучше боль, чем воспоминания. Его лицо. Его страшные глаза, его чужие, жестокие руки, его кулаки! И его предательство…

Мои волосы, черные и кудрявые, разметались по белой больничной наволочке. В палате пахнет хлоркой, и, немного, дождем. Наверное, так пахнет горе. Вокруг густая липкая темнота. Я совершенно ничего не вижу. Но мне этого мало. Я хочу потерять сознание. Я хочу не помнить, я хочу не верить. Я слышу шаги в коридоре, в палату врывается ночная медсестра.

– Чего разоралась? – начинает она ругать меня из темноты.

– Вколите мне что-нибудь, – хнычу я жалобно. Я противна самой себе.

– Что, очень болит? – неожиданно сочувственно спрашивает ночная гостья, – обезболивающего чуток хочешь?

– Нет, убейте меня, – отвечаю я сиплым голосом, – я просто хочу умереть…

2.

Я снова, снова попала в историю. Я сама во всем виновата, сама. Так я повторяю себе каждое утро, просыпаясь в больнице. Вид слабых серых солнечных лучей, проникавших через пыльные окна палаты, заставляет меня снова и снова видеть себя. И это доставляет мне страдания. А что я еще хотела? Мою испорченность, мою порочность видно невооруженным глазом. Кого я хотела обмануть? Его? Или себя? Мне больше не удастся никого уличить в этом, мне больше никто никогда не поверит! Я уже пыталась свалить свою греховность на другого, близкого мне человека. Я уже придумывала обвинения, чтобы обелить себя… И мне никого не удалось провести. Я жалкая, похабная и бесстыжая… Так мне и надо!

Мой любимый! Надеюсь, его не нашли. Иначе бы он всем рассказал, какая я порочная, испорченная. Я слышу стук в дверь, но мне не хочется никого видеть. Я лежу на больничной койке, отвернувшись к стене и даже не плачу. И не сплю. Только слышу несчастные шаги своей матери, и зажмуриваюсь еще сильнее. Мне так стыдно, что я не могу посмотреть на нее.

– Кто это сделал, Танюша? – устало спрашивает она, – отец должен знать.

Я молчу, но дышу тяжело и прерывисто. Молча кусаю губы, чтобы не заорать. Я хочу, чтобы она ушла, и не смотрела на меня так сочувственно. Я лежу к ней спиной, но ее снисходительный взгляд, привычный мне и знакомый, просто невыносим. Он прожигает мне спину. Уйди! Уйди! Я кричу это мысленно, вслух не позволяя себе произнести не звука. Только судорожно сжимаю пальцами простыню.

Просто я снова влипла в историю. И нет мне прощения. С такими, как я, всегда происходят грязные вещи! Нет выхода. Нет утешения. Моя вина давит на меня железобетонной тяжестью. Я никогда не стану нормальной. Возможно, из-за меня снова пострадает другой человек. Как тогда…

3.

В общем, мою порочность не чем было объяснить, кроме наследственности. Мать моего отца была падшей женщиной. А я, будучи очень похожей на нее внешне, стала демонстрировать неприличное поведение с самого детства. Юбки я любила короткие, платья открытые. Интересовалась взрослой жизнью. Даже обсуждала с девчонками в классе, когда вырастает грудь, и как правильно целоваться! Отец следил за мной особенно тщательно. И мать была уже предупреждена. Ведь она знала мою бабушку по отцу лично!

«Блядь!» – говорил мой папа про нее. И мне было стыдно, что я так на нее похожа. Родители мои порядочные люди. Они старались, как могли, воспитать во мне сдержанность. Но гены взяли свое. Я забеременела в тринадцать! Было много слез, аборт, больница, сожаления и обвинения. И беседы! Ничего не помогало. Я не могла назвать отца ребенка. Я не могла ничего сказать. Ведь я даже не помню, как все произошло! Странный факт – половой акт остался вне моей памяти.

«Блядует по накатаной!» – сказал отец, густые седые брови его приподнялись презрительно, ледяные глаза смотрели с отвращением. Он ждал этого и ни капли не удивился. Мать замаливала грехи. Ее церковный платок висел в прихожей на гвоздике. Она носила траурный черный платок, будто кого-то похоронила. Черный дешевый платок на гвоздике – вечное напоминание о моей одержимости.

А я резала вены. Ни разу не получила полноценного кровотечения, появлялась лишь тонкая полоса на белой коже, и пара жалких капель моей отравленной крови. Наверно, у падших женщин, особо сильный инстинкт самосохранения. Суицид не удался.