Арсен Казарян - Все или ничего!

Вечерами, после занятий в университете, он запирался у себя в комнате и начинал просматривать книги или же писать. Так проходили все его вечера. Когда же шел дождь, он раскрывал окна, выключал свет, садился и … мечтал. Свежесть, которую приносил с собой дождь, звук падающих на крыши капель, завывание ветра вызывали в его воображении чарующие картины далекого Средневековья. Он представлял мрачные башни, крепостные сцены; потом видения сменяли старые английские поместья и теплые, уютные комнаты с колыхающимся пламенем каминов.

А когда начиналась гроза, удары грома сотрясали небо и сплошная пелена капель освещалась зловещим светом молний, он вставал у окна, ощущая в себе небывалый прилив энергии, он ликовал, он протягивал руки навстречу падающим струям, навстречу ветру, и глаза его озарял немой восторг. Он жадно вдыхал ртом свежий воздух, смешанный с дождевыми каплями, это была его стихия – дикая и необузданная.

7

Наполеон исподлобья взглянул на него и процедил сквозь зубы:

– Сможешь ли ты понять меня? смогут ли меня понять они? Расскажи я кому-нибудь в юности о своих стремлениях, меня бы подняли на смех. Но не они ли восхищались потом? Найди в себе сил выйти за обычные рамки смертных – они не для тебя. Основное, что ты должен уметь в совершенстве, так это быть актером, уметь всегда играть нужную роль. Тонкое чувство момента и искренность игры – вот секрет успеха. Ты же, в ком столь мало артистизма, сумеешь ли ты играть? На тебя будут смотреть как на сумасшедшего, сможешь ли ты противопоставить им свою волю? Сможешь ли вынести гнетущее одиночество и непонимание людей?

– Да.

– Знай, если в случае ошеломляющего успеха ты будешь окружен восхищением и завистью, то при небольших успехах будет одна лишь зависть. Любая же неудача – это смех и презрение. Помни об этом всегда! Смотри же, перед тобой твой путь. Вон там царит мрак и холод одиночества, оттуда нет возвращения. Оставь здесь свой страх, он тебе больше не понадобится.

И еще, не верь в судьбу, хватай все, что можешь своими руками.

– И это говоришь ты, преклоняющийся перед судьбой фаталист?

– До тебя не дошли мои слова – умей играть любую роль, будь то для себя или для других. Ты знаешь, что такое страх? Страх, когда в обоженной солнцем и чумой пустыне ты идешь во главе незнакомых, чужих тебе людей. Когда тысячи изнуренных и голодных с надеждой взирают на тебя, ожидая приказа, а ты, не менее голодный и усталый, играешь роль сильного, хотя полная безвыходность положения ясна только тебе. Знаешь ли ты, что такое страх, когда ты вынужден стоять посреди продырявленного ядрами поля и играть роль неуязвимого полубога? Этот страх и вынуждает играть роль верующего в судьбу, роль фаталиста.

Он с благодарностью глядел на него. Наполеон дарил ему силу, воодушевлял, поддерживал в трудную минуту. Он верил ему – этому человеку, бросившему вызов судьбе. Он видел в нем не императора, не военного гения, а человека, в ком даже в минуты наибольшего величия проступала фигура младшего лейтенанта Буонапарте – голодного и гордого, держащего руки за спиной, чтобы скрыть отсутствие перчаток.

8

Безумный в своем стремлении, он упорно добивался своей цели. Будучи решительным скептиком в душе, он оставался весьма робким в жизни. Теоретик психологии и человеческого общения, он абсолютно не умел общаться. Источником робости его была его мысль, вечно взвешивающая, вечно критикующая, с сомнением рассматривающая все его действия и поступки. Его чувственное восприятие остерегалось всего неизведанного, в то время как разум стремился вдаль, его влекло все новое и, освоившись с ним, он вновь стремился вперед, в область таинственного, незнакомого. Обостренная чувствительность, которая жила в его крепком теле, была источником его вечных страданий. Его смелый разум, желая проявить себя, обретал формы смущения и робости и сам же грубо издевался над своими созданиями. И он глубоко презирал себя.

Его богатое воображение, способное разрисовать любые серые и невзрачные образы, невероятно увеличивало свой любой, даже самый ничтожный недостаток. Робость и нерешительность, развитые в детстве, продолжали жить в его душе и являлись источником невыносимых страданий. Но, глядя на бездарностей, восхваляющих себя, на тех, кто своим чрезмерно надутым самолюбием поднимал свое ничтожное “Я”, его охватывала ярость. “Каждый из этих тварей возомнил себя черт знает чем! – горой, центром жизни, центром Вселенной. О, сколько раз я покорялся их уверенности! Но как они ничтожны в действительности. Перед восставшей озлобленностью они превращаются в дрожащих щенков, раскидывая которых можешь шагать к своей цели. Обуреваемые страхом, они покоряются малейшему изменению твоей воли. И они казались мне достойными противниками!”