Лео Франковски - Инженер Средневековья

— Нет, брат. Это всего лишь алюминий, он особой ценностью не обладает.

Явно чокнутый… Я высыпал кофе в кипящую воду, размешал и половину перелил в его котелок.

— Выпей, брат. Тебе пойдет на пользу.

— Это настой каких-то трав?

— Типа того. Это кофе. Хоть немного согреешься.

Теперь нужно посмотреть, как сильно обморожены его ноги. Я вытащил из рюкзака запасные носки и кроссовки. Затем расстегнул спальный мешок снизу и просто оторопел.

Ну и ступни у него! Покрасневшие и невероятно широкие — чуть ли не в два раза шире моих кроссовок. А мозоли — толщиной в сантиметр! Я не знаю, что это за болезнь, но на обморожение никак не похоже. Я потрогал его ступни, потер их. Они оказались теплей, чем мои руки!

— Ты что, собираешься помыть мне ноги, сын мой?

Снег таял на моем пончо, и капли воды летели во все стороны. Один-ноль в его пользу.

— И ты бы отдал мне свои башмаки, будь у меня ступни поменьше, но это уже слишком. День на исходе, и если мы хотим найти ночлег, то пора отправляться в путь. Идем, сын мой. Забирай свою накидку, и пойдем. До Кракова путь не ближний. — С этими словами монах встал и направился к дороге.

— Эй! Подожди! Это же просто безумие! Ты же заблудишься в такую пургу! Нужно подождать отряд спасателей!

— Тот, кто следует путем Господним, не может заблудиться, — медленно произнес он, разговаривая со мной как с ребенком. — В любом случае отсюда нужно идти вниз, а вниз может идти даже слепой. Что же касается спасения, о котором ты говорил… предполагаю, Бог не счел нужным спасать меня. — С этими словами он ушел.

Сумасшедший он или нет, но я не могу позволить ему умереть в такую метель. Я быстро упаковал снаряжение (хотя многие вещи и намокли) и кинул остатки хвороста в огонь. Во время снегопада вряд ли возникнет лесной пожар, а вот костер может привлечь внимание. Я закинул на спину рюкзак и поспешил вдогонку.

Делая короткие и быстрые шаги, монах успел отойти на достаточное расстояние, прежде чем я догнал его. Его следы было нетрудно заметить в глубоких сугробах. Я остановился и вытоптал на снегу стрелку, чтобы указать направление, в котором мы движемся.

— Я уж подумал, сын мой, что ты добрый христианин.

— Что? Конечно же, я добрый христианин, брат. И если уж на то пошло, еще лучший католик. В детстве я был алтарным служкой. А почему ты засомневался?

— Как почему? Ты же рисуешь какие-то языческие знаки.

— Языческие? Ничего подобного, брат. Я просто указываю наше направление для спасательных отрядов. Нас будет искать Туристическое Общество и Лесная Служба. Должно быть, в эту метель попали десятки людей. На редкость паршивая погода для середины сентября.

— Ну, если ты просто оставляешь знак для своих друзей, я полагаю, что это хорошо. Я, конечно, согласен, что для середины сентября такая погода необычна, но позволю себе заметить, что сегодня двадцать пятое ноября.

— Брат!

Мы брели по тропе. Меня поразил малый рост моего спутника — он едва доставал мне до подмышек.

— И вот еще что. Хотя мне и не хочется исправлять моего благодетеля, но прошу заметить, что мое звание не «брат». На самом деле меня уже рукоположили в священники, и поэтому более правильно обращаться ко мне «отец».

— Как скажешь, отец.

Я думаю, что можно одновременно быть и сумасшедшим, и священником, но в любом случае немного лести не повредит.

— Откуда ты знаешь, что я держу путь в Краков?

— Разве я это говорил? Даже если и говорил, мне не следовало об этом упоминать — тайна исповеди. Но перед исповедью доблестный христианский рыцарь сказал мне, что убил тебя — по крайней мере, я предполагаю, что речь шла о тебе. Не много великанов бродит в округе, и у тебя небольшая рана на голове. Он попросил провести над тобой обряд соборования, и я согласился — хотя теперь не вижу в этом необходимости.

Великан? Я довольно высокий — 190 сантиметров, но даже при таком росте меня вряд ли можно назвать великаном.

Я остановился и вытоптал в снегу еще одну стрелку.

— Доблестный христианский рыцарь! Да он просто кровожадный маньяк-убийца! Он рыщет здесь в поисках новых жертв! Он внезапно напал на меня, а ты отпустил его с миром, заставив несколько раз прочитать «Аве Мария».

— Ошибаешься. «Аве Мария» — шесть дюжин и три дюжины «Отче Наш». И он утверждал, что ты первым вызвал его гнев. Зачем ты грубо разговаривал с Рыцарем Креста?

— О! Девять дюжин молитв за покушение на жизнь!

— Пожалуйста, успокойся. Похоже, ты почти не пострадал, и я думаю, что молитвы не повредят его душе. В конце концов важно именно намерение.