Марик Лернер - Врата учености

Исповедуясь, я постоянно держал в голове, что святой отец стукачок позорный. Потому в основном распинался, помимо желания обогатиться, еще и принести пользу Родине, но самое важное — о величии императрицы, мечте ей угодить, подняв притом свой статус и материальное благосостояние.

И пусть кто скажет, что все остальные о том не думают. Я ничуть не лучше и даже не скрываю. Хотя в душе, безусловно, раскаиваюсь. Все же грехи тяжкие. Помимо самовара, пришлось и деньгами подношение дать на церковь, но это уж как водится.

Главное, очистил меня, и после соответствующей епитимьи я получил отпущение грехов. Полное и окончательное. А уж сколько раз молился согласно наложенному на меня, того ему знать не нужно. Во всяком случае, расстались мы довольные друг другом. Я — полученным благословением, он — убежденный в возможности воздействовать на меня прямо или косвенно.

Раз уж такой весь из себя грешник, проще включить в свои расклады. С идейными и бессребрениками тяжело иметь дело. Никогда не знаешь, какой финт способны выкинуть, взбрыкнув на пустом месте. А я насквозь понятный. Хочу подняться, денег и всего прилагаемого к высокому статусу. Значит, со мной можно иметь дело и в будущем. Только предложение должно оказаться достаточно заманчивым.

— Молодец, господин Ломоносов, — сказала царица, останавливаясь напротив меня. Трубецкой за ее спиной откровенно маялся тяжкими предчувствиями и хватался за грудь. Вряд ли похвалят за неведенье и отсутствие своевременного доклада. А уж на виду у всех привечать подчиненного, игнорируя вышестоящего, — знак немилости. Как бы он задним числом не отыгрался. — Все правильно сделал.

— Служба вам, милостивейшая государыня, не долг, а счастье, — патетически провозгласил я.

— Собственным примером показал усердие и верность, — уже для остальных припечатала Анна Иоанновна. — Посему и награды достоин. Дома в столице не имеешь?

— Откуда, ваше величество!

— А жить где-то надо. Не на коврике же во дворце.

Окружающие охотно посмеялись.

— Выделить ему во владение место. На Васильевском острове аль Адмиралтейской стороне. Побольше, чтобы и гостям комнат хватило.

Опять смех.

— С условием построить в ближайшие время каменный дом.

Обалдеть. А я-то думал, как устроиться. В Петербурге с приездом множества народу серьезный квартирный кризис, а я упустил момент, сидя возле Лизы. Барону невместно жить приживалом, а на особняк пока не накопил. В ближайшей перспективе — вполне: морфия у меня на тридцать тысяч доз осталось. Если понадобится, можно и в таблетках продавать. Хватит на два очень немаленьких дворца с обстановкой. Но не сразу. А здесь само в руки прет.

— Не корысти ради, династии служу!

Она посмотрела тупым взором. Кажется, перегнул. Фразочка вышла двусмысленная, но я рассчитывал, что царица правильно поймет. Служу, мол, не токмо племяннице ее, но и самой лично. Кажется, переоценил ум верховной барыни всея Руси.

— Мало, что ли? — с усмешкой переспросила. — И то — барон, а без земли.

Ко всему прочему, не шибко здесь баронское звание уважают. В оном числится каждый второй немец. Звучит иногда на манер насмешки. Русский барон — скорее звание финансовое.

— Я подумаю, а ты уж отслужи добросовестно.

— Век буду молить за щедрость, всемилостивейшая, — вскричал, прикладываясь к подставленной пухлой руке, унизанной перстнями.

Слезы выдавить не удалось. Такое обещание равносильно ветру, где-то там прошумевшему. Но я ведь изначально губу не раскатывал, так что и недовольного изображать не стоит. Стоп, стоп! «Ветер, ветер! Ты могуч, ты гоняешь стаи туч». Почему раньше не вспомнил? А, эта сказка почему-то кусками. Ну и ладно. Всего Пушкина я не сопру. Пусть и ему останется.

— Помню свое обещание, Михаил Васильевич. — И хитренько улыбнулась.

Это про женитьбу? Так я и не выяснил, кого в виду имеет. Явно не из свиты. Не очень приятно выслушивать столь открытые угрозы. Видимо, не пронесет. Но и хорошо, что не прямо завтра.

Царица со свитой проследовала дальше, а меня принялись поздравлять люди, еще недавно воротившие нос. Какой-никакой, а угодил в фавор. Из всей немалой гоп-компании к единственному обратилась прямо, да по имени-отчеству, а не Мишкой назвала. Даже Одоевский вдруг стал приторно-сладким и принялся зазывать в гости. Ага, разбежался.

С трудом я дождался, пока последние незваные гости испарятся из помещения, прихватил доставленный теплый бульон в кастрюле, завернутый во множество тряпок для сохранения тепла, и вошел внутрь. Присевшая было Танька поспешно вскочила, кланяясь. Нормальное дело сачкующие слуги. Ея величество по такому поводу собственноручно тяжелой рученькой хлещет по щекам. А я человек исключительно либеральный. Просто пальцем погрозил и сделал укоризненное лицо.