Павел Дмитриев: Анизотропное шоссе [СИ]

— Вот… Дома их оставил!

— Работаете? Учитесь? — тон милиционера изрядно похолодел.

— Учусь, на электрика, — как можно беспечнее постарался ответить я. — В универе…

— В каком именно, позвольте узнать?

До меня, наконец, дошло, единственный разумный выход — бежать. Что, собственно, я и сделал, мгновенно сорвавшись с места со всей силой молодых мышц, прекрасно натренированных в 21-ом веке бегом и лыжами. Преодолев в десяток прыжков чуть не пол квартала, уже начал надеяться на успех, когда какой-то балбес в военной шинели бросился буквально мне под ноги.

Подняться уже не дали, а сильный удар по затылку вообще отбросил в короткое беспамятство. Отлежаться, впрочем, не вышло, меня живо оторвали от истоптанного в грязь снега пинками, сунули сразу с двух сторон в ребра револьверы. Причем уже не вежливые служители закона, а какие-то полукриминальные, испитые типы в штатских пальто да помятых суконных кепках. Всего и отличий, что один рябой, без переднего зуба, а второй в очках с монументальной роговой оправой. По телу зашарили чужие руки.

— Милиция! — неуверенно вскрикнул я.

Все лучше, чем бандиты.

— Извозчик! — вторил рябой куда-то в сторону. И, повернувшись, выдохнул прямо мне в лицо с запахом соленой рыбы неизвестной, но мерзкой породы: — Заткнитесь, гражданин!

— Денег-то у него нету, — остановил его напарник. — Пешком дойдет, Шпалерка [10] Следственная тюрьма Ленинградского управления ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, находится на Шпалерной улице, 25. Сегодня — СИЗО-3. недалече.

— Вот это ловко. Вот так взяли! — мелькнули обрывки разговора от проходящей рядом кучки молодежи, не иначе студентов-сверстников.

— Может, поперву в комиссариат? — попробовал возразить рябой, смачно сплевывая мне под ноги.

— На шмотки посмотри! — осадил очкастый интеллигент, очевидно главный в команде. — Явная же контра, нечего два раза ноги бить!

Рябой отошел на шаг, окинул меня задумчивым взглядом и немедленно согласился:

— Однозначно, контра! — еще раз пребольно ткнул стволом в живот: — А ну, сунул руки в карманы и пошел вперед помалу!

Ничего не оставалось, как выполнить команду. И тут обнаружилось страшное: паспорт и деньги бесследно исчезли! Идиот! Какое затмение на меня нашло, почему не подумал, не переложил во внутренний карман куртки? Кому и что тут доказывать без этих бумажек?! От неожиданности я споткнулся и полетел опять на мостовую, как есть, с руками в карманах.

Пришел в себя я в каком-то мрачном помещении за тяжелым, грязным столом, на который из рюкзачка уже вывалили все мои скромные пожитки. По голове, прямо за шиворот, стекала ледяная вода. С трудом удалось сфокусировать взгляд на сидящем напротив меня человеке: фуражка почти как у полицейских 2014 года, только сильно поменьше, поаккуратнее, да цвет верха темнее и синее. Более ничего похожего: куртко-рубаха болотно-армейского цвета, погон нет, вместо них красные засаленные петлицы, из которых торчат треугольные глазки малиновой эмали… Знать бы еще, что они означают.

— Ага, оклемался, голубчик! — из-за спины, с закопченной до черноты металлической кружкой [11] Скорее всего, медная солдатская кружка времен первой мировой войны (их часто использовали как небольшой котелок). в руках, выдвинулся похожий товарищ, только на фуражке по-идиотски поменяны цвета, то есть верх темно-красный, [12] Приказом ОГПУ N 315 от 14 августа 1924 г. введена фуражка с темно-синим околышем и краповой тульей, 30 декабря того же года Приказом ОГПУ N 456 — околыш краповый, тулья синяя. как сигнал светофора в ночи, лет на двадцать старше, да на один треугольник больше. — Ну, рассказывай, бегунок!

— Что именно?! — просипел я, осторожно поднимая руки к голове.

— Надо тебе его басни, — неожиданно поднял голову от писанины тот, что напротив. — Фамилию скажи, — обратился он уже ко мне, — сколько лет, где живешь и место работы.

— Алексей Коршунов, двадцать три года, студент-электрик, — бодро начал я и почти сразу осекся.

Что говорить? Правду? Надеяться, что дежурные обезьянника (а куда я еще мог попасть?) вызовут сразу большого начальника? Да скорее за мной инопланетяне прилетят! Поэтому я скривился, как будто от неожиданного приступа боли, обхватил голову руками и выдавил со стоном:

— Не помню! Не помню больше ничего! Вот только…

— Ясно! — невероятно спокойно и равнодушно принял мою амнезию товарищ. Черкнул несколько строк в мерзкой, землистого цвета бумаге, и толкнул мне заполненный лист: — Распишитесь!