Антонина Ванина - Всё закончится на берегах Эльбы

— Сделайте хотя бы вид, что рады, — шепотом попрекнул его доктор Отт.

Но доктор Метц не мог выказать счастья, ведь кровоточащая пуповина младенца не давала ему покоя. Павел Иванович бережно наложил на ранку повязку и, всякий раз меняя её, отмечал, что пятнышек крови день ото дня остаётся все меньше и меньше. Но через месяц кровотечение открылось вновь. Сомнений не было: наследнику передался недуг гессенского дома — гемофилия. Павел Иванович знал по собственному врачебному опыту, что болезнь эта протекает у разных людей по-разному. По счастью, ранка цесаревича Алексея затянулась через несколько дней. Опасность минула. Пока.

Одним январским днём 1905 года, охая и ахая, в дом доктора Метца вбежала Агапея, держа под руки Лизоньку и Сашеньку. Пока нянька пыталась отдышаться, Лиза расплакалась, а Саша только надулась и продолжала молчать. Павел Иванович знал, что по воскресеньям тётка водит девочек в церковь, но никак не мог взять в толк, что же там с ними случилось.

— В чём дело, Агапея Тихоновна?

— Ой, Пауль Йоханыч, так стреляют, стреляют на улице!

— Кто стреляет? — поразился доктор.

— Так солдаты по людям простым! Жандармы детишек саблями рубят! Рабочих убивают! Они ж к царю-батюшке крестным ходом шли, а их — стрелять.

Так Павел Иванович узнал о начале «кровавого воскресенья». Он и представить себе не мог, что доживёт до таких времён, когда столица будет на осадном положении, по улицам станут ходить войска, а рабочие в отместку начнут охотиться на полицейских. В этот день будто открылся ящик Пандоры, из которого вырвались взбешённые террористы, провокаторы, революционеры, забастовщики и экспроприаторы.

По всей империи было убито столько генерал-губернаторов, что назначение на этот пост стало расцениваться как смертный приговор. Когда из Москвы пришла весть, что бомбистами убит генерал-губернатор Москвы, что приходился родственником императору и императрице, министр Двора только и сказал Павлу Ивановичу:

— Чему тут удивляться. Лет двадцать назад разжалобившиеся присяжные оправдали одну террористку, из чего другие её единомышленники сделали соответствующий вывод: отныне можно убивать градоначальников, и не только их. Кстати, Павел Иванович, вам известно, что лет двадцать пять назад было в квартире, где вы сейчас живёте?

— Не имею понятия, — пожал плечами тот.

— А была там, — с лукавым прищуром протянул министр, — в 1881 году, Павел Иванович, динамитная мастерская народовольцев. Там-то они и сделали бомбу, что убила Александра II, деда нашего императора. Вот в такой квартире с богатой историей вы живёте. Кстати, те бомбисты могли бы стать вашими коллегами, если бы успели окончить Медико-хирургическую академию. Вроде как, учились спасать чужие жизни, а на деле вышло совсем наоборот.

Павлу Ивановичу стало не по себе от такого рассказа, собеседник же удалился прочь, наслаждаясь произведенным эффектом.

А террористы продолжали убивать министров, градоначальников, генерал-губернаторов, военных, детей чиновников, простых прохожих и самих себя. Те, кто выкрикивал лозунг «свобода или смерть» не ценили жизнь, ни свою, ни чужую.

То и дело в разных концах империи возникали крошечные республики, а на окраинах, где перевороты не удавались, вспыхивали массовые бунты. Казалось, карта страны вот-вот станет похожа на дырявый лоскут, после чего порвётся на части.

— Как хорошо, Пауль Йоханыч, — заметила Агапея, — что мы из Курляндии уехали. Там теперь, говорят, латыши немцев средь бела дня убивают и дома их сжигают. Страсти-то какие!

— Так это остзейских баронов убивают, — отмахнулся Павел Иванович. — В их же поместьях их же наёмные крестьяне, которых они многие десятилетия обирали.

— Это ты так рассудил. Да не в деньгах только дело. Случись что, люди и не посмотрят, барон ты или дохтор, есть у тебя поместье или нет. Немец ты и детки твои. Вот как страшно!

Революция как стихийное бедствие катилась по стране и не думала прекращаться. Император учредил парламент и разделил власть с бандой заговорщиков, политических убийц и провокаторов из департамента полиции. Вот только пыл революционеров от этой уступки не остыл, а ещё больше распалился, как аппетит, который приходит во время еды.

Когда два года погромов, терактов и кровопролития окончились, то пополз шепоток, что самодержавию пришёл конец. Кто-то изрекал это с плохо скрываемым ликованием, а кто-то глухо и подавленно.