Андрей Гончаров: Яд для императора

Между тем они вошли в главную комнату. В ней было не продохнуть от густого табачного дыма. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидели трое мужчин с картами в руках. Двое были белобрысые парни, очень похожие. Одному было на вид около двадцати, другой чуть постарше. Это, видимо, были Сенька с Колькой. Третий был франтоватый мужчина с тонкими усиками; в отличие от братьев, смоливших махорку, он курил тонкую черную папиросу, держа ее двумя пальцами. Надо полагать, это был Фонарь.

— Ну что, Карлик, садись, а то игра встала, — обратился он к костлявому великану.

— Ладно, посля доиграем! — махнул рукой Карлик. — Тута вон какие гости пожаловали! Скидай все со стола к такой-то матери! Лёнька, давай ложки-вилки таскать!

— Как же это мы без атамана сядем? — пожал плечами Фонарь. — Не по обычаю это!

— А мы не совсем сядем, а так, в прикидку, — отвечал долговязый. — Пока нальем, пока примем по одной, пока разговор поговорим — глядишь, Митька и вернется.

Карты исчезли, на столе стали появляться граненые стаканы, штоф с водкой, огурцы в миске, капуста, хлеб, разномастные тарелки.

— Ну, что, гости дорогие, сидайте! — произнес Карлик, указав «братьям» на два шатких стула по разные стороны стола. — А вашу Машу мы вон туда посадим, на лучшее место. И рядом с ней кресло чтоб свободное было, для Митьки. Да, а что, Художника нет?

И он крикнул, обращаясь в сторону еще одной двери, расположенной в углу комнаты:

— Эй, Художник, хорош на печи лежать! Айда к нам, тут гости приехали!

Послышались шаги, и в комнату вошел еще один человек. Углов и Дружинин смотрели на него с особым интересом (впрочем, старательно его скрывая). Наконец они видели перед собой человека, которого так долго искали!

Художник, он же Григорий Кругликов и негоциант Кузьмищев, был человек среднего роста, худощавого телосложения. Лицо его было лишено особых примет; узнать его в толпе было нелегко. Примечательными были лишь глаза: они у бывшего царского лакея были словно два буравчика — как вопьются в интересующего человека, так и просверлят насквозь.

— Садись, где место найдешь! — призвал его Карлик.

Углов, сидевший к вошедшему боком, поспешил подвинуться, так что возле него образовалось место, и Художник сел. Для предстоящей операции это было очень кстати. В общем, операцию уже можно было начинать. Углов уже и стакан под руку поставил — его было удобно метнуть в окно, подав условный знак полиции. Однако руководитель группы решил подождать, дать всем сесть. «Так их брать будет легче», — подумал он.

Едва Художник уселся, отворилась дверь, и Купчиха внесла сковородку с шипящими на ней котлетами.

— Ну-ка, давайте, отведайте моего угощенья! — приговаривала она, примериваясь, куда водрузить сковороду. — Вот, поближе к моей Маше дорогой поставлю! Дай-ка взглянуть на тебя, а то давно не видела…

Тут стряпуха взглянула на Катю, да так и застыла со своей ношей в руке.

— Постой, да ты кто такая? — воскликнула она. — Энто вовсе не Маша — я Машу в Москве видела, знаю! Ты куда Машу мою дела, гадюка?!

Сковорода грохнулась на стол, котлеты посыпались в разные стороны. Дальше откладывать не имело смысла; статский советник схватил стакан и наметился метнуть его в окно. Однако ему помешал сидевший рядом Фонарь — как видно, он соображал быстрей остальных. Ударив статского советника по руке, он выбил у него стакан, а сам выхватил откуда-то нож и воскликнул:

— Так вы, значит, все тут легавые?! Ах ты, гнида! Сейчас порешу!

Тут и до остальных бандитов дошел смысл происходящего. Карлик смахнул со стола свечи, и в комнате наступила темнота; лишь из коридора падал слабый свет. В этом свете Углов заметил, как справа от него метнулась к выходу тень — это Художник спешил покинуть комнату, ставшую ловушкой. Не обращая внимания на нож в руке Фонаря, руководитель группы метнулся за убегавшим и в дверях настиг-таки. Настиг, сделал подсечку и повалил на пол. Бывший лакей отчаянно сопротивлялся, однако Углов смог вывернуть ему руки за спину и связать заранее припасенной веревкой (наручников эта эпоха еще не знала).

Вокруг орали бандиты, потом раздался тонкий женский крик («Катя!» — тревожно пронеслось в мозгу статского советника), затем грохнул револьверный выстрел и еще один — это в дело вступил Дружинин. Зазвенело разбитое оконное стекло, на лестнице послышался топот множества ног, и над головой Углова раздался знакомый голос полицмейстера Глухова:

— А ну, стоять, мазурики! Вы меня знаете! Стоять, я сказал! Синицын, посвети!