Станислав Богданов - Черный снег. Операция «Тайфун». Удар по оси

– Сыночек, что ж это деется? – из-под опрокинутого тендера, на грудах отсвёркивающих глыбин антрацита, выполз старый машинист. Он яростно скрёб лицо и шею, покрытые угольной пылью. – Как же это? Живых людей…

– Да так, папаша, – Варенцова передёрнуло. Ослеплённый углём старик с перекрещёнными молоточками на тужурке, был одинаково жалок и противен ему. Жалости почти не вызывал. – Идёт война народная. Слыхал про такую? А ты – под колесо попал. Фрицам пошёл служить.

Он сунул в потёртую кобуру наган. Решительно зашагал по насыпи. Старик, испуская жалобные вопли, шаря рукой с растопыренными пальцами вперёд себя, как слепой или лунатичный, сполз с насыпи. Встал на четвереньки. Принялся, зачёрпывая воду с грязью, обмазывать ею лицо. Оно было иссиня-чёрным, как будто неживым. Рядом лежал мёртвый немец, которому затылок расплющило о рельс. Из лопнувшего черепа с красно-белой слюдой вытекшего мозга, натекло много крови. Старик поневоле стал зачёрпывать и её. Ни дать, ни взять, подумал Варенцов. Оба попали под паровоз Истории. Не прошли контроль. А мы прошли. И идём верным путём Ленина-Сталина. Хоть и война для нас началась безрадостно, но не стоит отчаиваться. Поражения лишь учат, закаляют. Естественный отбор, еди его мать, конечно. Кто прошёл, а кто не прошёл.

К нему от группы прикрытия в кустарнике, что заливала в открытый кожух «максима» воду, приблизился сморщенный старичок с кнутом, в длинном брезентовом пальто. Шапка с кожаным верхом и заячьими «ушами» была сдвинута на лоб. Глаза один из которых был вставной, из стекла, смотрели, казалось, одинаково, с должным почтением. Это был один из тех селян, что гитлеровский комендант велел расставить для «страховки» вдоль насыпи – по каждому километру. Своих солдат да и полицаев у него не хватало. Зато приказ был прост как рельс: за пущенный под откос эшелон – р а с с т р е л.

– Ну что, Матвей Филлипович, – обратился к нему Варенцов, – выполнил задание на славу. Теперь можешь тикать с нами. Хорошо, что немец тебя на этот километр выбрал. Детки на фронт ушли. Старуха померла. Скотину ты нам отдал. Или нет? Напомни?

– Коровку-то да, – начал старик, вытирая подслепые глазки. – Коровку-то, бурёночку – Машку мою! Манюньку то есть… А свинок-то пришлось в первый день, когда энти гады до нас заявились, на мясо заколоть. Чем и жил всё это время. Да ваших связных из лесу прикармливал ищо. Вот…

Партизаны, что укладывали на спину пулемётный ствол да станок, оживились. Дед давно был у них в чести за шутки и прибаутки.

– Ну, отец, ты даёшь! Коровка у тебя и впрямь нашенская. Конспиративная! Сколько имён ей надавал. И Машка, и Манюнька.

– В суровое время живём, ребяты. Поинтересуется кто, а я скажу: которая? Ту, что до войны была, или ту, что коммунисты уходя забрали? То-то! Умные какие…

– А ну, как кто видел, что ты её тихонечко по утру в лес завёл? Тогда что?

– То, что и кажу: вышли из зарослей коммуняки треклятые. Обросшие да с оружием. Давай, говорят, дед, коровёнку-то – не то поминай, как звали! Вот то!

– А башковитый у нас Филипыч! Ему надо того – разведку отряда препоручить. Или х…, фюрера ихнего, отравить погаными мухоморами! Товарищу Сталину об этом написать – он Матвеича выделит да продвинет!

– А что – всем отрядом и напишем! С подписями.

Слушая этот срам, Матвеич только плевался и ругался. Следы от плевков, жёлтые от самосада, тут же по привычке притоптывал в пушистый, ноздреватый мох. В этих местах он был зеленовато-серый, под цвет иных фрицевских мундиров. Так он, видимо, хотел отвести душу. Ведь должна была запылать его родная хата за связь с «руссиш бандит».

…Крыжов сидел в партизанской землянке и медленными глотками пил чай, заваренный на можжевеловом лапнике. Это было необыкновенно вкусно и питательно, хоть и непривычно саднило во рту. Правда настоящий чай, запасённый на партизанской базе в здешнем тайнике ещё до начала войны, экономили. Пили лишь по большим праздникам. Он был как деликатес «первой категории», в которую входили спирт, сало, мука. Первые два деликатеса находили себе разностороннее применение. Скажем, спирт использовался как в медицинских целях, для чистки деталей радиостанции, так и для «сугреву». Им можно было обтирать обморозившихся. Сало помимо продовольственных запросов отвечало и другим: им смазывались затворы и прочие железные части оружия, включая гранаты, патроны, взрыватели для мин. В отличие от них мука употреблялась лишь в качестве продукта питания. Но и этого было вполне достаточно. Её приходилось содержать в постоянной сухости, насколько это было возможно в промозглом осеннем лесу. Раз в неделю муку просушивали на огне, дабы в ней не завелась разновидность флоры и фауны, что не употребима в пищу с хлебобулочными изделиями.