Сергей Голосовский - Апокриф от соседа

Толпа постепенно разошлась. На площади остались лишь Ешуа с Юдой, Симон, Андрей и, как ни странно, давешний отец со своим девственным отпрыском. Женщина продолжала рыдать, обхватив ноги Ешуа.

Ешуа теперь вполне спокойно обратился к ученикам:

— Давно ли вы в городе, друзья мои?

— Уже два дня, рави, ждем тебя и братьев по учению твоему, — ответил второй рыбак.

— Простите меня, грешного, что смею перебивать ваш разговор, — встрял в их беседу сынолюбивый обыватель. — Но не лучше ли будет продолжить эту беседу под крышей дома смиреннейшего слуги вашего? — он встал на колени и, судорожно отпихнув плачущую женщину, стал страстно целовать края запыленной одежды Ешуа, свободной рукой весьма потешно призывая придурковатого сына последовать его примеру.

Ешуа попытался освободиться и от него, и от женщины.

— Кто этот человек? — спросил он Симона.

— Это тоже последователь твоего учения, Ешуа, наш гостеприимный хозяин, он предоставил нам кров…

— Хорошо, спасибо тебе, друг мой. Но эта женщина должна пойти с нами, ей, по-моему, некуда больше идти.

Человек с отчаянием повалился на камни, взывая:

— О, Господи! Дочери моей семнадцатый год, невеста она. А эта женщина…

— Пойдемте, братья мои, пойдем, сестра, поищем себе другой кров, — резко перебив его, обратился к своим спутникам Ешуа. — Отец наш небесный позаботится о нас и в эту ночь.

— Нет, Господи, нет! — возопил несчастный и, подскочив, вновь пал ниц, но уже вместе с сыном. — Прости меня. Затмение нашло. Свет мудрости твоей только начал озарять души рабов твоих. Не допусти, чтобы из-за глупых слов моих Господь не вошел в мой дом! — он обернулся к женщине: — О, женщина! Да будет благословенна минута, когда войдешь ты с нашим рави в мой дом, и дочь моя своими нежными перстами сама омоет твои усталые ноги! Мы все виноваты перед тобой.

— Веди нас! — сказал Ешуа.

— Мы знаем дорогу! — весело отозвались Симон и его брат Андрей.

Оглянувшись по сторонам, Ешуа и Юда так и не увидели ослицы. Махнув рукой на пропажу, столь же неожиданную, как и случайное обретение, они пошли к месту ночлега вслед за остальными.

В небольшой, чисто прибранной комнате очень тихо. Возле окошка в удобном деревянном кресле сидит старик. На коленях у него доска, на которой он увлеченно рисует. Еле слышно шурша одеждой, в комнату вбегает юная и очень миловидная девушка.

— Господин мой, к тебе пришел молодой человек, он говорит, что он племянник рави Ицхака, твой, то есть, племянник, господин мой.

Старик мгновенно оторвался от своего занятия.

— Слава Богу, Юда пришел! Пусти его скорее, Руфь, я очень ждал его, очень ждал!

— Бегу, мой господин…

Девушка умчалась. Ицхак отложил свою дощечку и, не вставая, поднял глаза к двери. Ждал он недолго. Юда вбежал в комнату, замер посередине и почтительно склонил голову. Ицхак медленно подошел к нему и обнял, изо всех сил стараясь не заплакать.

— Я не видел тебя десять лет, Юда, десять лет. Я очень боялся, что мои старые глаза закроются навеки, так и не увидев тебя еще раз.

— Твои глаза еще очень нужны миру, мой раби, да и не так уж они стары, — ответил Юда. Он еще кашлял, но уже не так сильно, как во время ночевки в пещере.

— Миру никто не нужен и ничто не нужно, миллионы и миллиарды глаз человеческих ничего не прибавят к его безмерному совершенству. А мои глаза стары уже хотя бы потому, что они слишком устали смотреть на человечество, им противно, больно и страшно взирать на него, да.

— Ты не обманешь меня, дядя Ицхак! Я слишком хорошо знаю тебя и твою доброту, слава о которой еще в дни детства моего вышла за пределы Иудеи. Не пытайся убедить меня, будто ты ненавидишь человечество!

Старик махнул рукой:

— Добрый неизбежно должен возненавидеть человечество, толпу. Истинная доброта, мой Юда, в том, чтобы любить человека, искать и находить светлое в самой заблудшей душе, а толпа убивает это лучшее, да. У миллиона людей нет даже малой толики того хорошего, что есть в душе у одного, пусть даже самого ничтожного и скверного из этого миллиона. Добрый должен и ненавидеть человечество, и презирать его, да. — Внезапно старик перебил сам себя: — Да что ж это мы, Юда, видимся впервые за десять лет и с первых же слов пытаемся спорить и за великими проблемами не видим друг друга, не видим счастья нашей встречи, ай-я-яй! Руфь! Милая девушка! Руфь!

— Да, раби, господин мой! — легкая, как ветерок, девушка вновь вбежала в комнату.

— Будь любезна, принеси кувшин вина, принеси хлеба, сладостей и вообще все, что найдется в доме! Мой племянник Юда устал и голоден с дороги.