Сергей Голосовский - Идущий к свету

Перед тем как скинуть вниз второго, он проверил оставшиеся на поясе бандита гранаты, но они оказались без запала и предназначались, видимо, только для устрашения. Тело глухо шлепнулось в грязь.

Промокший до нитки Павел Ильич сел за руль и, захлопнув дверцу, отрегулировал положение сиденья. Ливень тем временем окончательно смыл кровь с асфальта, а клочья одежды и разорванной плоти, оставшиеся на мосту, хляби небесные превращали в придорожную грязь.

— Прошу прощения, но я должен слегка переодеться! — Нагнувшись вперед, Павел Ильич стянул с себя мокрую рваную рубашку, бросил ее на пол у задних сидений, вынул из сумки другую, примерно такую же, и надел ее.

Девушка смотрела прямо перед собой, но боковым зрением в зеркальце козырька она увидела, что грудь и плечи ее случайного спутника буквально испещрены мелкими рубцами и шрамами, которые, несомненно, имелись и на лице, но там они были скрыты густой бородой. На правой руке синела татуировка лагерный номер.

— Что мы теперь будем делать? — спросила девушка, когда Павел Ильич, облегченно вздохнув, откинулся в водительском кресле.

— Поедем в Москву.

— На этой машине? Вы что?! Я не поеду!

— Что вы предлагаете? — Павел Ильич залез в кармашек солнцезащитного козырька и, вынув оттуда техпаспорт, сунул его себе в карман. — Хотите добраться до Москвы, или предпочитаете торчать под дождем в ожидании каких-нибудь новых неприятностей?

Девушка истерически зарыдала. Сочтя дискуссию закрытой, Павел Ильич включил передачу и нажал педаль газа. Тяжелые тучи все плотнее заволакивали небо, и ночь из белой становилась все более зловещей. Вспышки молнии и раскаты грома заставляли девушку каждый раз вздрагивать и на мгновение прерывать рыдания.

— Вы же убили их, защищаясь? Да?

— Я их не убивал. Они сами себя взорвали. Я ничего не делал.

— Как «сами себя», это что, случайность, что ли?

— Да, случайность.

— Но вы же были совсем спокойны, а они хотели вас убить и убили бы, если бы не произошла случайность.

— Она не могла не произойти.

— То есть как?

— Вас как зовут?

— Александра… Как случайность могла не произойти, она же случайность…

— Александра, меня зовут Павел Ильич, а у вас справа есть рычажок. Поднимите его вверх, откиньте спинку кресла и спите, Александра или как лучше — Саша?

— Да, Саша! — она откинула было спинку, но тотчас испуганно вернула ее в исходное положение. — А почему вы за меня в автобусе заплатили, Павел Ильич?

— У вас, Саша, денег столько не было.

— Да, у меня не хватало, но вы тут при чем, я же не знакомая вам женщина, или вы думали чего?..

— Во-первых, я стараюсь вообще не думать, во-вторых, я не хотел скандала и ваших слез, в-третьих, мне приятно помочь, когда я могу, в-четвертых, меня женщины не интересуют…

— Все так вначале говорят, — сказала Саша и, хлюпнув носом, сделала жест, как бы поправляя прическу.

— И, в-пятых, я не педофил…

— Что?!

— Вы слишком молоды.

— Давайте меня не обсуждать это неинтересно.

— Боюсь, что вы правы.

— ?..

— Спите.

— В девятнадцатом веке о вас бы написали, что вы ведете себя нарочито нелюбезно.

— Но рыдать, однако, вы перестали, Саша. И сейчас уснете.

— Нет, не усну, пока вы не объясните мне про ваши странные случайности. Я, кстати, вас видела…

— Где?

— В монастыре.

— Да, я там гостил.

— Но вы были одеты, как монах, а сейчас на вас даже крестика нет!..

— Крестика! Нет, увольте. Вы знаете, что такое крест?

— Крест это символ христианской веры, это…

— Крест это орудие пытки и убийства. А золотой крестик на шее чем он лучше золотого топорика, золотой гильотины или золотой гранаты? Это пошлое язычество, это позор! Крестика на мне быть не может… Скорее, я на крестике…

Сознание Павла озарилось немыслимо яркой памятью, отбросившей его в то бесконечно далекое прошлое, когда такой же безумный ливень, как этот, шквалом обрушился на окрестности Рима.

Машина неслась по шоссе, а он все дальше и дальше уходил в глубь своих воспоминаний.

— Так вы что, Павел Ильич, не христианин? — словно издалека услышал он Сашин вопрос.

— Я Вечный Жид!

— Не поняла… Вы еврей? Почему вечный?

— Я еврей-долгожитель!

В тот год в Риме было раннее и страшно жаркое лето. Засуха. Вся страна чувствовала, что иссохшая земля не даст урожая. Плавясь в этом пекле и предчувствуя надвигающийся голод, люди зверели. И казнили этим летом тоже зверски, словно надеясь, что каждый распятый на придорожном кресте это жертва богам, от которых так ждали дождя.