Глеб Бобров: Эпоха мертворожденных. Антиутопия, ставшая реальностью. Предисловие Дмитрий Goblin Пучков

– Ну и чего вы хотите? Не подписывать?

– Да вот – думаю… – Он уперся тяжелым взглядом в собеседника. – Это, прямо говоря, от тебя зависит. Насколько ты действительно готов… выступить в этот поход… – Он опять нарос над столом. – Говорю тебе, Деркулов, то, чего говорить не должен. Считай – за подарок. Нам ты по большому счету даром не нужен. От тебя – только проблемы. Тем паче после твоей озвученной в СМИ добровольной сдачи. Ты пачкаешь все, что находится рядом с тобой. Ты – чума! Понимаешь?

– Да как-то, Пал Андреич, и не отрицаю… – Взгляд мужика ощутимо стал тяжелым.

– Так вот, я еще раз тебя прямо спрашиваю… – Полковник приблизился ближе. – Ты – готов?

– Да. Я от своего не отказываюсь. Пойду до конца.

– Угу! И посадишь на сраку Нюрнбергский трибунал…

– Крови попью как минимум.

– Если доедешь! – Полковник встал, развернулся к сейфу и включил чайник. Вероятно, он внутренне принял какое-то решение и сейчас лишь делал в голове последнюю доводку. – Международный уголовный трибунал по военным преступлениям, геноциду и преступлениям против человечности… – С расстановкой, как бы взвешивая, оценивая произносимые слова отдельно и на вес, и на вкус, Нагубнов дернул бровями. – Ты знаешь, Кирилл Аркадьевич, может не получиться – ни подраться, ни кровушки напиться. Ты думал о таком раскладе?

– У сербов получилось. Почему у нас не может?

– Дык Запад тоже учится. И что такое твое – «получилось»? Нет Гааги – есть Нюрнберг! Какая, в ляд, разница? Только во сто крат хуже звучит. Ты же теперь… – вдруг улыбнулся он, – еще и фашист, считай!

Налив по чаю и окончательно разделавшись с лимоном, он, усевшись на место, сказал:

– Ладно. Подписывай. У нас есть месяц, потом будем посмотреть, что с тобой дальше делать. Тянуть все равно больше нельзя. Мы же тем временем запишем все, сверим, проверим. Похождения твои, по-хорошему, на год работы потянули бы. – И, набрав телефонный номер, не меняя голоса, с шутливым наездом сказал в трубу: – Анатолий Сергеевич, дорогой! Ты где ходишь-то? Заждались тебя!

С формальностями покончили минут за пятнадцать. Еще час заняло ожидание и общение с прибывшими представителями фельдъегерской службы Миссии международных наблюдателей. Деркулов вновь поставил с десяток подписей и заполнил несколько формуляров.

Всю официальную часть, не проронив ни слова, Павел Андреевич, обстоятельно рассевшись, словно на скамье римского форума, внимательно наблюдал за происходящим.

Анатолий Сергеевич Разжогин, напротив, был деятелен, быстр и безупречен в организации служебных процессов. Как выяснилось, он еще неплохо владел английским. Во всяком случае переводчик ему не понадобился ни разу. Он же по окончании процедур оформления и сдачи документов курьерам сразу, лишь по одному кивку головы шефа, начал установку аппаратуры – штативов видеокамеры и света. При всей расторопности и четкости в нем проскальзывало что-то искусственное, механическое. Установив и подключив штекеры к компьютеру, он сел на свое место и замер перед микрофоном взведенным курком.

Вообще вся система их взаимоотношений Деркулову была решительно непонятна. На своем бурном пути ему, правда, не доводилось находиться под следствием, и с непосредственной работой правоохранителей он был знаком постольку, поскольку, но, обладая более чем богатым жизненным опытом, уж систему-то иерархии, и не только военной, знал досконально. Здесь же все как-то сдвинулось наперекосяк.

С одной стороны, Разжогин беспрекословно делал стойку на любой жест Павла Андреевича и тут же с филигранной точностью сию команду исполнял. Только что чаек не заваривал да за пивком не бегал – лакейской угодливости и намеком не просматривалось. В то же время он ни разу не обратился к старшему ни по званию, ни по фамилии или имени-отчеству, как это обычно принято в связке «начальник – подчиненный» в армии, да и где угодно.

Внешне разница ощущалась намного значительнее. Нагубнов смотрел на мир несуетно и внимательно, подолгу задерживая заинтересованный взгляд светлых серых глаз. Он вообще весь светился спокойствием и открытостью. И без того почти лишенный растительности, выбритый до отлива дембельской бляхи загорелый череп и такое же гладкое лицо – с прямыми, мощными и крупными чертами, русые негустые брови, наполовину разреженные сединой, да несколько мелких белесых шрамов как бы свидетельствовали о хозяине: «Нам скрывать нечего». Даже руки, сильные и большие, он почти всегда держал на виду. Единственное, что казалось неестественным, так это босяцкое положение сигареты «в кулачок» да хват стакана с чаем – чуть ли не сверху, всей лапой, пропуская ручку ложки сквозь указательный и средний палец.