Михаил Ахманов: «Ворон»

Взвился голландский флаг, и сразу за этим последовала вспышка выстрела. Испанец был уже близко, и ядро врезалось в воду перед носом «Ворона».

— Велят лечь в дрейф. Не иначе как собираются досматривать, — прокомментировал ван Мандер.

— В дрейф нам ни к чему, а вот скорость надо сбросить. Глядишь, не догонят. — Серов посмотрел на шкипера. — Я хочу быстро развернуть корабль. Какие паруса нужны? Что спустим, что оставим?

— Кливер и стаксель. Фок и грот зарифить, верхние паруса спустить. Крюйсель тоже. Ветер подходящий. — Шкипер послюнил палец и поднял руку. — Дует от суши, а они идут с штирборта… Развернемся оверштаг? [7] Оверштаг — поворот парусного судна с одного галса на другой. Я верно понял, капитан?

— Сначала оверштаг, чтобы встать к ним левым бортом, а после — против ветра, чтобы Сэмсон выпалил с правого. Сделаешь?

— Совсем против ветра не получится. Ну, постараюсь… Стур уже орал с мостика приказы. Верхние паруса исчезали один за другим, скорость «Ворона» падала, и можно было подумать, что судно под голландским флагом подчиняется преследователю. Пристально наблюдая за надвигавшимся слева испанцем, Серов прикидывал расстояние. Двести ярдов, сто восемьдесят, сто пятьдесят… Пушечные порты грозили жерлами орудий, но палить противник вроде бы не собирался, хотел взять побитое бурей и беззащитное судно в целости и относительной сохранности.

Сто сорок ярдов, сто тридцать, сто двадцать…

— Давай, приятель, давай, — прошептал Серов на русском. — Скоро узнаешь, что бесплатных пирожных не бывает. — Он наклонился над перилами мостика и крикнул: — Тегг! Слышишь меня, Тегг!

Из люка показалась голова бомбардира.

— Здесь, капитан!

— По моей команде с левого борта ударишь картечью им в порты — так, чтобы уложить орудийную прислугу. Потом с правого — по палубе, тоже картечью. Мачты и рангоут не ломай. Судно хорошее, себе возьмем.

«И приведем на Балтику два корабля, — мысленно добавил Серов. — Два фрегата ровно вдвое больше, чем один. И командир над ними уже не капитан, а адмирал!»

Тегг кивнул и исчез, но было слышно, как он распоряжается на орудийной палубе: «Цепи отставить! [8] Ядрами с приклепанными к ним цепями ломали мачты и реи на вражеском судне. Дирк, козел вонючий, я что сказал? Картечь, только картечь! Шевелитесь, уроды немытые!» Шейла, бросив взгляд на испанский корабль и шеренгу солдат на шканцах, презрительно сморщила носик и молвила: — Скоро стрелять начнут. Я, пожалуй, спущусь в каюту.

— Что так, дорогая? — притворно изумился Серов. — Никому сегодня кровь не пустишь? Ни одну испанскую собаку не убьешь? Шейла приложила ладошку к животу:

— Мне сейчас кровь пускать нельзя, даже испанцам! Я об одном молю Пресвятую Деву, чтобы не гневалась за прошлое и не казнила наше дитя за грехи родителей. Пусть будет счастливым и здоровым… Пусть только увидит свет, а там уж я… — Поглядев на испанцев, она коснулась рукояти пистолета.

— Пресвятая Дева милостива, — пряча улыбку, сказал Серов. — Иди, моя ласточка, и не тревожься. Рика к тебе прислать? Вдруг какой испанец сунется в каюту?

Рик Бразилец, беглый негр, был у Шейлы в телохранителях, но она лишь покачала головой:

— Зачем ему удовольствие портить? Пусть с тобой идет, Андре, а если ко мне кто сунется, так я еще стрелять не разучилась. Я Рика к тебе пришлю, с твоими пистолетами и шпагой.

Она осторожно спустилась по трапу с квартердека. До испанского корабля было не больше семидесяти ярдов, и Серов уже без зрительной трубы различал лица солдат и оружие в их руках. Мушкетеров оказалось не много, человек тридцать, и это значило, что не приходится рассчитывать на богатый груз. Впрочем, сам корабль, сорокапушечный галеон, являлся немалой ценностью.

Громко хлопнули паруса и снова вздулись — ван Мандер с рулевым развернули фрегат, и теперь десять орудий левого борта смотрели прямо на испанца.

— Приготовиться, — негромко произнес Серов, и Стур с Бобом повторили команду. Затем первый помощник сказал:

— Время помолиться, капитан. До первого выстрела. Кого не водилось в Береговом братстве! Разбойники и воры, пьянь и рвань, душегубы, беглые рабы и бывшие охотники, каторжане и осужденные безвинно, а потому озлившиеся на весь белый свет… Разные были люди, только не было среди них атеистов. Каждый злодей искренне верил и полагал, что даже смертный грех удастся искупить, если вовремя подсуетиться. Ведь Иисус говорил, что раскаявшийся грешник ему милее сотни праведников… Каяться полагалось перед боем, дабы смерть, если уж встретишься с ней, была немучительной, и чтобы душа попала не в ад, а хотя бы в чистилище. На «Вороне» каялись быстро, по-деловому, и в прежние дни молитву об отпущении грехов произносил Росано, ученый лекарь из Венеции, знавший, как обратиться к Богу. Дольф Хансен, нынешний хирург, тоже был учен и понимал в латыни, но не имел таланта складно говорить. Поэтому за всех пришлось молиться капитану.