Екатерина Мельникова - На шаг позади

Не знаю почему, но мое отражение не отбегает вглубь зазеркалья этим утром, когда я стою в ванной комнате со своим «держись подальше» лицом – таким мятым, словно я всю ночь на нем танцевал. Под глазами мешки, в которых можно хранить картошку. Почему я оставил позади свадьбу, но чувствую себя так, словно отстоял три панихиды подряд между скорбящими и ревущими женщинами?

Опираясь о края раковины, закрываю глаза, чтобы ослепнуть, но эта идея ужасна – из темноты выступают годы, светят фонариком, разбивают зеркала, разбивают сердца, и я начинаю смотреть, как оборачиваюсь в классе и вижу его впервые. Как мы начинаем, и я не могу пережить передозировку им. Сердце мое пытается догнать луну, пока мы хохочем на Невском. Пересекаем острова, каменных львов и Аврору, белых и черных ангелов, едем в Петергоф и попадаем под дождь, не замечаем, как от электричества вокруг нас все падает и разбивается. Как разбиваются каменные ангелы в моей душе, превращаясь в живых. Мы смотрим на мост, а потом сжигаем его и строим новый… Мы в квартире… На его крыше… Руки находят друг друга под партой… Под ковром синей ночи с оранжевым горизонтом… Японские закуски из его рук… Его лицо плавится изнутри… Звук имени, который заменяет другие слова, потому что их так сложно произнести, хотя они пульсируют у тебя в крови… Потому и сложно, что так сильно правдиво…

– Слава! – звучит слишком резко и встревоженно, определенно это говорит не Толя, который звал меня так нежно, будто при ином раскладе мое имя разобьется. Потом снова: – Слава! – открываю глаза, вырываясь из безумного потока мыслей на бешеной скорости. Голос Каринин, он доносится из кухни, не Толин, который говорил « Слава » так, будто только глядя на меня сообразил, для чего людям необходимы солнце и лето, смех и радость, стихи, выходные и небо в ласточках. – Слава. – Говорит Каринка тише, кладя руки на оба моих плеча. Касание успокаивает вибрирующие во мне жесткие струны, усилитель эмоций стихает, она вовсе не смотрит на меня, как на несчастного, и мне кажется, что я скорее «тоже являюсь частью вселенной», чем выпал из нее. – Дружище. Кофе на столе.

О таких друзьях Карина написала песню «На шаг позади»? Которые побуждают улыбаться в те дни, когда ты живешь так, словно чудес не бывает?

На кухне она рассказывает о моих приключения на свадьбе, и я захлебываюсь в стыде.

– Это что мне теперь, на улицу выйти нельзя? Надо ж было так опозориться! И не дарил я им книгу ни про какой секс, блин. Это кулинарная книжка. Артем любит домашние выпечки, особенно пиццу. Мама нам… в смысле, ему готовит.

– Слава, – Карина сжимает мою руку в знак поддержки. Я замечаю, насколько то, что она скажет, является правдой и не обсуждается: – Мама любит вас обоих и у нее всегда найдется кусочек для каждого из вас. Для двух самых любимых парней.

Когда я стараюсь напялить улыбку, в двери звонят гости, не представляю себе, какие, но думаю лишь о маме и Артеме, как и о том, что я далеко не человек после всего, что натворил, наговорил и надумал вчера. Особенно когда вспоминаю о своем никчемном стояке при Артеме. Позор. Воспоминание возникает ниоткуда. Если бывший друг и бывшая мама еще передо мною появятся, то только для того, чтобы снять с меня мерки для погребального костюма, а потом повеселятся на моих похоронах, как я на их свадьбе.

– Успокойся. – Читая мысли, говорит Карина. Движение ее ладони на моей руке вытаскивает из глубины живота слезы. – Тебе надо поговорить с мамой и Артемом. Важно только их мнение.

– Ничего хорошего они не могут думать. И когда я с ними поговорю? Они так друг в друга влюблены, что забыли, что время идет своим чередом. Как… когда-то и я забывал. Настолько давно, что начинает казаться, что я об этом просто читал. Но как это было красиво!

– Это было с тобой , Славка. И будет. В мире еще остались бессмертные силы, которые обязательно вас с Толей снова притянут вместе. Увидишь! Мы в Питере, друг, а в этом городе с людьми постоянно случаются чудеса. – Слова про нас с Толей Карина говорит так, чтобы никто в этом мире не слышал. Она знает, что мой секрет пока только мой и в будущем мне понадобится много храбрости, чтобы превратиться в себя настоящего везде , а не только с ней.

Шаги раздаются в настоящей жизни, не в воображении, которое я никогда не способен выключить, и в кухню влетают мои мама с Артемом, вовсе не бывшие, с такими обеспокоенными лицами, словно ночью меня сбила машина. Мама выглядит на миллион долларов, как и должен мастер по красоте – идеальная кожа, река черных волос, приподнятых у корней. Она так удивительна, точно прилетела на воздушном шаре. Артем вносит сюда вылитого себя, свои любимые духи, синие обжигающие глаза, и свой порнушный вид. Даже несмотря на то, что на нем брюки и рубашка, а не колготки в сетку и не стринги, все равно вид порнушный. Позади Артема выделяется его папа Петр Иванович: светлая челка на бок, подчеркивающая в нем парня , а не мужчину пятидесяти одного года, футболка, джинсы, все слишком обтягивает, у меня от этого слюнки текут, но согласитесь, грех скрывать такую фигуру, если тебе уже столько лет, но все еще есть все это, в том числе ледниково-серые возбуждающие глаза. Петр вышагивает невесомой поступью, плывет в паре сантиметрах от пола. Прямо как лечащий врач он объявляет маме и другу, что со мной все в порядке.