Огромное физическое напряжение и острейшее подспудное беспокойство, возможно, и послужили причиной всего, что произошло со мной потом. Раньше я не думал, что мне может просто не хватить сил. Наверное, мне не надо было расставаться с Джимом Лонгом.
Когда стемнело, я снова пустился в путь. Но эта ночь была совсем другой. Я утратил веру в себя, в свою способность довести дело до конца, и это было для меня потрясением. Впервые в жизни мое тело отказывалось сделать то, что я требовал, и этот бунт деморализовал меня. Вместо того чтобы беречь силы, я, упорствуя в своей неправоте, загнал себя, как лошадь. И думаю, что если я сбился с курса, то в этом не было ничего удивительного. Мне надо было идти на север, но мой маршрут то и дело пересекали глубокие овраги и лощины, и это заставляло меня отклоняться в сторону в поисках удобного спуска; время от времени я видел свет на лесных прогалинах, но у меня хватало мужества и решимости обходить их стороной, как бы тяжело это ни было, а не идти прямо на огонь, чтобы сдаться в плен и покончить тем самым с муками.
Память начинала подводить меня; сверить свой курс с картой можно было только по прогалинам, но я уже не запоминал, сколько их было, не мог найти их на карте. Я сжег все спички, пытаясь разглядеть что-то в потемках, и был настолько измучен и угнетен, что едва мог читать, не говоря уж о том, чтобы мыслить.
Наконец я наткнулся на освещенную яркой луной проселочную дорогу. Она вела куда-то на северо-восток, а не на север, но дорога была ровная, прямая, ее было хорошо видно, и после темного леса, его ухабов, сучьев и оврагов я не смог побороть соблазн и пошел по ней. Различая следы копыт и колею от проехавших повозок, я подумал, что дорога, возможно, ведет к хутору, но меня это уже не волновало. Я устало тащился вперед.
Помню, что мало-помалу мой мозг успокаивался, идти стало легче, появился правильный ритм, и из-за этого я впал в какой-то автоматизм. Как в детстве, я начал твердить про себя разные слова, что помогало выдержать ритм ходьбы: сначала это были бессмысленные фразы, потом стихи. Знаешь балладу о девушке Ната Брауна? Четыре строки этой баллады вертелись в моей голове подобно монотонному стуку двигателя и вели меня за собой бог знает сколько миль:
Знает разбойник, что крепок закон:
Повяжут, потащат его,
Повесят без жалости, знает он,
Болтаться на ветру.
До сих пор удивляюсь тому, что несмотря на чисто механическое отбивание ритма, в которое я превратил строки баллады, я все же задумывался и об их смысле и чувствовал в них какой-то странный, новый для меня пафос. Это объединение в одно целое таких разных вещей, как жалость, с одной стороны, и жестокое изгнание из общества, с другой. Я никогда об этом раньше не думал. Человек, который написал эту балладу, хорошо знал, что разбойники не были романтическими героями и хотели они только одного — жалости. Да-да, жестокость объявления человека вне закона состоит в том, что у простых людей отнимают возможность испытывать жалость и сочувствие к разбойнику.
Если бы узкая лесная дорога привела меня на сельский хутор, думаю, я склонил бы голову перед крестьянами и молил их о жалости. Но дорога привела туда, где людей не было.
Я шел очень долго и почувствовал, что темные стены леса расступаются. Остановившись, я понял, что дорога вывела меня на невысокий обширный водораздел, безлесный и поросший густой травой, доходящей мне до колен. Я часто спрашивал себя потом, видел ли я все это той ночью на самом деле. Могу сказать тебе, что я потом, позднее видел там — или мне только казалось, что видел. Я точно знаю, как это выглядело потом, когда смотрел на все это с другой стороны (если, конечно, ты можешь понять, что я имею в виду), но я бы все отдал за то, чтобы быть в состоянии вспомнить все в точности таким, каким это представлялось моему здоровому сознанию, такому, как сейчас. Беда в том, я думаю, что в ту ночь я медленно, но верно сходил с ума. Усталость и беспокойство нашли мое слабое место, эту щель, которую они постоянно расширяли до тех пор, пока мой мозг не раскололся надвое в тот момент, когда я вышел из леса. Когда земля разверзается у тебя под ногами, что именно внутри тебя принимает решение, на какую сторону пропасти надо прыгать?
Лунный свет освещал все вокруг. Я видел длинный поросший травой горный кряж, уходивший на северо-запад или юго-восток. Трава была нетронутой и казалась серой в свете луны, ее покрывали какие-то белые цветы, придававшие ей молочно-белое мерцание.
Читать дальше