Леонид Волчек - Огг

– Держись!!! – раздался приглушённый досками крик одного из галльских командиров. Только тогда Арс понял, что дьявольское испытание началось…

Утром за завтраком, когда мы всей семьёй сидели за столом, Арся задал мне неудобный вопрос.

– Па, а римляне были садистами?

– Нет, сын, не были. Просто в те времена у многих народов была мораль, допускающая такие поступки, которые с нашей точки зрения считаются зверскими, варварскими и даже садистскими. У каждой эпохи свои нравы и, возможно, какие-то из наших поступков, которые мы сегодня считаем нормой, в будущем станут неприемлемыми.

– Ты хоть понимаешь, что разговариваешь с тринадцатилетним ребёнком? – встряла в разговор жена.

– Между прочим, Древний Рим мы уже учили по истории и про гладиаторские бои тоже. Я даже игру «Гладиатор» прошёл полностью. А обществоведение изучаем с прошлого года, – гордо заявил Арсений.

– Это не та ли игра, что лежит у папы в кабинете, а на коробке написано «плюс шестнадцать»? – жена грозно повернулась к Арсену. Женька, который до сих пор безучастно и сонно ковырялся вилкой в омлете, встрепенулся.

– Нет, мама, на «Гладиаторе» плюс двенадцать. Это на «Риме» плюс шестнадцать, но там нет ничего страшного.

– А ты откуда знаешь? – жена переключилась на младшего сына, а Арся гневно толкнул брата локтем в бок.

– Папа играл, а мы смотрели, – Женька, не моргнув глазом, сдал маме и меня. Наивная детская простота. Теперь взгляд жены был обращён в мою сторону.

– Это обыкновенная стратежка, – максимально спокойным тоном заверил я жену, – Единственное, что нужно из «плюс шестнадцати», когда играешь в неё, это только мозги.

– Па, а почему в древности была мораль, которая допускала такие жестокости? – спросил Арся, посчитав, что вопрос с играми и их возрастными ограничениями уже закрыт. Я с облегчением повернулся к нему.

– Чем выше уровень культуры в обществе, тем меньше жестокостей допускает её мораль. А уровень культуры в свою очередь зависит от количества знаний, которыми оперирует общество. Если сегодня закрыть все детские сады, школы и институты, закрыть доступ людям к знаниям, то резко упадёт уровень нашей культуры, а через некоторое время наша мораль позволит нам заниматься даже людоедством.

– Я тоже людей стану есть? – удивлённо спросил Женька, наконец-то полностью проснувшись.

– Нет, сын, не будешь. Говоря «мы», я подразумевал наше нынешнее общество, всех людей. Людоедством скорей всего будут заниматься твои внуки или правнуки.

– Не забивай, пожалуйста, ребёнку голову всякими ужасами, – с улыбкой попросила меня жена.

– Я не трус, мне не страшно, мы с Арсей лягушку ели, – неожиданно заявил Женька, а затем, сделав секундную паузу, добавил: – жареную.

Пока мы с женой огорошенные смотрели друг на друга, Женька поспешил добить нас окончательно.

– Как французы. Мы её за домом на костре жарили.

– А ещё муравьёв ели, – невозмутимо добавил Арся. – Они кисленькие и вкусненькие. Только один попался невкусный. Прошлогодний, наверное.

Я думал, что умру от смеха, лопнув и разлетевшись крохотными кусочками по кухне, но нет, выжил. В метре от меня выжила от смеха моя жена…

По подиуму, сооружённому в честь победы Цезаря над Лохматой Галлией, предстояло пройти трём легионам, численность каковых составляла без малого одиннадцать тысяч человек. Чтобы подиум не двигался вперёд-назад на той мягкой опоре, что представляли собой человеческие тела, находившиеся под ним, по концам пандусов в землю были вбиты толстые буковые колья. Тем не менее, когда четыре лошади первыми взошли на подиум, таща за собой квадригу со стоявшим на ней Юлием Цезарем, он просел и подался вперёд, сдвинувшись совсем незначительно, всего лишь около пяти сантиметров, но именно этой мелочи хватило, чтобы вес колесницы мгновенно выдавил из лёгких первых четырёх человек весь воздух. Больше вздохнуть они не смогли, так как на помост, вслед за квадригой маршем взошли солдаты.

Некоторые пленники пытались облегчить себе дыхание, приподняв помост над грудной клеткой руками. Они лежали, упершись ладонями в грубые сырые доски, а локтями в каменную брусчатку. Под весом квадриги лучевые кости предплечий не выдержали и сломались с треском, словно сухие ветки. Под помостом раздались вопли боли, потонувшие в криках толпы, приветствующей своих победителей. Но и эти вопли мгновенно стихли, так как кричавшие выдохнув на крике, уже не смогли набрать в себя ни капли воздуха. С каждой новой шеренгой солдат, входивших на этот подиум, звуки под подиумом становились всё тише и тише, переходя в неясные предсмертные хрипы, полностью заглушённые орущими горожанами. Когда шествие выдавило из грудных клеток сотни пленников последние остатки воздуха, под настилом наступила относительная тишина, так как треска сломанных рёбер и раздавленных черепов не смог бы услышать даже самый внимательный слушатель, стоявший в вопящей вокруг толпе.