Иван Оченков - Приключения принца Иоганна Мекленбургского

После окончания деловой части мы дружно отправились на обед. Воздав должное немецкой кулинарии, вся наша гоп-компания отправилась полюбоваться на местный карнавал. Немцы, надобно заметить, интересные люди – мало того что они не один раз заливали всю Европу кровью, они еще и ухитрились устроить праздник из такого, мягко говоря, нерадостного события, как сожжение человека. Карнавал, впрочем, получился замечательным. Мы гуляли по празднично украшенному старинному городу, любовались его достопримечательностями, слушали музыку в исполнении уличных оркестров. Увы, мне было не до окрестных красот. Несмотря на мой вполне зрелый возраст и небедный жизненный опыт, в такой глупой ситуации оказываться мне еще не доводилось. Две прекрасные девушки, доставившие мне, не побоюсь этого слова, неземное блаженство этой ночью, поразмыслив, очевидно решили, что одного меня на них двоих не хватит, и развернули настоящее сражение за мою тушку. Каждая из них держала меня за руку и улыбалась самой обворожительной улыбкой. Причем я – нет бы выбрать одну – с небывалым усердием старался ухаживать за обеими. Не знаю уж, что на меня нашло, но в душе моей царил полный раздрай. Гляжу на Светлану – и понимаю, что именно ее я и искал всю жизнь, на Шурку – и вижу, что всю жизнь был редкостным дураком и не понимал, что счастье бродит рядом. Посмотрю на обеих – и душу начинает щемить так, что жить не хочется. А если в поле зрения попадает Алена…

Кстати, а что это? Какой-то чернявый парнишка невнятной внешности хватает сумку Алены и бросается со всех ног прочь. Окружающая нас мирная и праздничная действительность, очевидно, расслабила нас, и никто сразу не понимает, что случилось. Никто, кроме меня. Уличному воришке, на его горе, бежать надо к ближайшей подворотне мимо меня. Еще не до конца понимая, что случилось, я, аккуратно освободившись от девичьих ладоней, делаю два шага вперед и резко поднимаю руку. Злоумышленник на всем ходу бьется головой о мою конечность и растягивается на мостовой. Подойдя, поднимаю сумку и, развернувшись, следую к потрясенным моим героизмом дамам. Гордитесь, девушки, какая куча доблести и мужественности вам отломилась! Девушки и правда смотрят на меня как на памятник в Трептов-парке. Только Шурка вдруг вскрикивает и пытается мне что-то сказать, как в левом боку возникает острая боль. Разворачиваюсь и вижу злобную физиономию давешнего злоумышленника. Очевидно, он, будучи в расстроенных чувствах, не выдержал тяжелых нравственных страданий и, вместо того чтобы валить со всех ног с места происшествия, подбежал ко мне и воткнул в бок какой-то острый предмет. Ну не паскуда ли? Зря ты это затеял, парень, и прежде чем додумать эту мысль, я бью ему в физию своим тяжелым пролетарским кулаком. С удовлетворением слышу, как хрустят его лицевые кости, и падаю. Странное дело: лицо уличного воришки почему-то неуловимо напоминает заячью морду. Какие, однако, глупые мысли лезут в голову… Ловлю себя на том, что вижу со стороны распростертого на земле здорового мужика и трех плачущих над ним девушек. Какая героическая смерть, подумалось… Смерть?

Недаром в народе говорят, что утро добрым не бывает. Просыпаюсь, как всегда, в шесть утра, когда все мало-мальски адекватные люди спят. Почему-то дьявольски болит голова. Странно, вроде бы вчера пострадал бок, а болит, просто раскалывается, именно голова. Я, наверное, в больнице, хотя окружающая обстановка больницу совсем не напоминает. Какая-то странная одежда, кстати, почему я в одежде? Впрочем, это, вероятно, пижама. Да, точно пижама, просторная рубаха и короткие штаны. А я сильно похудел – наверное, все-таки все эти невероятные происшествия были не вчера. Громко, ужасно громко бьет по ушам чей-то неприятный, просто отвратительный голос.

– Вы уже очнулись, прекрасно! Сейчас я кого-нибудь пришлю.

Голос принадлежит какому-то странно одетому мужику, смотрящему на меня сквозь решетку (!) на двери. Есть еще какое-то несоответствие, которое не дает мне покоя. Я пытаюсь понять, в чем дело, но не могу сосредоточиться. Внезапно мои многострадальные мозги выдают совершенно дикую мысль. Дело в том, что немецкий язык, на котором я говорю, называется хохдойч. Это далеко не единственный немецкий диалект, но его понимают все. Я же других не понимаю, от слова «совсем», поскольку различий в них куда больше, чем у русского и, скажем, украинского. Украинский я, кстати, понимаю. Так вот, говорили со мной определенно на немецком, но это был ни разу ни хохдойч! И что самое удивительное, я его понимаю прекрасно. Ох-ох-ох… что же со мной приключилось?