Валерий Грушницкий - Записки оболганного императора

Конечно, это происходит настолько редко, что моменты времяпрепровождения с вторым Орловым я начал ловить, словно ненасытная лягушка, пожирающая бедную муху. Алексей – человек, немного стеснённый обстоятельствами. Он – гуманист. Люди для него – смысл жизни, который всепоглощающе пронизывает его. Григорий ценит лишь три вещи: престол, Екатерину, да свою семью. Он не любит пьесы, музык не слушает, но смеет приказывать мне, законному наследнику, исполнять на моей любимой, близкой к сердцу, скрипке их гусарские частушки, не имеющие ничего общего с культурой. Пока Григорий хохочет так, что выпивка вся падает наземь, Алексей лишь покорно смотрит. Иногда мне кажется, что в его голубых глазах пробегает слезинка, что есть надежда! Но надежды рушатся вместе с бутылкой царского вина, которое Екатерина велела отправить Орловым «на пропитание». Конечно, Алексей – не единственный человек, которого я всем сердцем люблю и обожаю. Была ещё одна. Елизавета Воронцова. Собственно, я уж и не припомню, кем была Лиза при дворе: то ли фрейлиной Екатерины, то ли ещё кем-то. А имеет ли это знание хоть какое-то применение или смысл? Я любил Лизу. Её многие называли уродливой: может, прыщик выскочит на элитарной горбине носа, или из бородавки начал расти густой-прегустой чёрный волос. Глаза её всегда оставались неизменными: каряя бездна тянула меня и отягощала сладострастными минутами, проведёнными вместе. Она не вертелась в высших кругах, чтобы получить немного уважения, как того добивалась Екатерина. Лизе этого всего, напыщенного и броского, не нужно было. Простота её и чувственность, как и у любой другой порядочной девицы, были неиссякаемы. Я сидел со скрипкой, а она услаждала мой слух. Лиза – это ангел, если можно так выразиться. Подозреваю за что, но писать сюда не намерен, мы были презираемы. Я хотел посадить её подле себя на престоле! Глупо? Возможно. Но, по крайней мере, это было бы лучше, нежели на троне будет пребывать человек, жаждущий лишь удовлетворения плотских утех. Екатерина как будто негами другими и не занималась, только разговаривала с тётушкой, да молила возможности видеть сына. Впрочем, про тётушки напишу позже.

Тётушка Елизавета Петровна – человек странный и властный.

С виду в её глазах можно было прочитать умиротворение, совмещённое с царской скукой. Самое главное, что у неё было – голос. Голос этот всегда усмирял меня. Припоминаю случай, когда принёс во дворец собак, как это обожал делать прусский король Фридрих II. Тётушка воспротивилась моему желанию и решила устроить мне некую оказию: мы пошли по снегу, заползавшему в сапоги, да засыпавшему лицо, в крепость, где содержались преступники политического характера. Я увидел там маленького мальчика, русоволосого… императора! Это был Иоанн VI Антонович. Немой, которого тётушка заперла в крепости, ведь он мог сесть на престол и пошатнуть её глупое правление! Мне безумно стало его жаль: мною был подарен солдат, которого я не то чтобы любил, но оставлять его долее у себя не решался. Он был безумно рад такому стечение обстоятельств. Мы расстались полюбовно. Я начал отправлять ему подарки в крепость. И даже если их не доставляли, я думал иначе. Я хотел с ним, было, встретиться ещё раз, но не случилось нам свидеться. После этого случая я понял, что как только свергну тётушку, а, может, она сама сможет отойти в мир иной, я сразу же освобожу Иоанна Антоновича. Тётушка божилась, что сохранила ему жизнь, я не верил и, видимо, оттого сижу здесь и пишу тому, кто этот ужас найдёт и поспешит предать забвению. Конечно, тётушку невзлюбил я не просто так. Елизавета Петровна как только почувствовала, что страна под ней рушится, сразу же призвала меня, ведь я – внук Петра Великого, а, следовательно, являюсь законным наследником, носителем крови рода Романовых! Везде эта тётушка норовит влезть! Ведь это она избрала Екатерину правильной для меня женой. Екатерина Алексеевна сначала влюбилась в меня, ходила везде и всюду за мной по пятам, а после охладела, ведь в первую ночь я не мог её удивить. Я видел её переписки с фаворитами: пошлость лезла из всех щелей, куда только могла проникать пошлость. К тому же там она обзывала «уродом», «ходячим гротеском», да дурманила слух ужасными словами, пугающими слух юных дам. От того, что я пересилил «чёрную смерть», а после этого обезобразился, наши отношения потеряли даже наигранность и иллюзию чувства. Спиртное немного меня утешило, но не на долгое время. Тогда у меня появилось второе стремление к царствованию: развод с немкой и ссылка её в монастырь, а позже – долгое и мучительное для неё старение, а в конце – смерть. Порой приходилось слышать от неё, что я – чуждый здесь человек, что я – заклятый враг России, который слаб физически и духовно. И это мне говорит клятая немчура, которая по прибытии не могла и двух слов связать по-русски. Тётушка постоянно сетовала на то, что я незаконно получил титул «внук Петра Великого», мол, я этого недостоин. Может, я ограничен в своих стремлениях, возможно, что ничтожен, очень вероятно, что лжив, спился подавно, и уж точно являюсь ненавистником «всего» русского, но я уж точно заслуживаю носить титул с именем моего деда. Правда, некоторую вещь тётушка любила во мне – моё увлечение музыкой. Скрипка рождает в тебе нового человека, более утончённого, что ли. У меня была целая коллекция скрипок! Каждая из них меняет в тебе моментально настроение: сыграешь, бывает, ты любовную сонетку на французской скрипке – слёзы начинают бить ручьём, а на русской – хохот проберёт основательно до самых костей. А книги! Чего только они стоят! В каждой книге бурлит жизнь! Словно открываешь новый мир в такой близкой к твоему сердцу комнате во дворце. А живопись! Услада для моих глаз! Когда, бывало, порой идёшь с очередного заседания, где выслушал речь очередного сановника, жаждущего лишь подачки пачки ассигнаций с барского плеча, а потом заходишь в свою опочивальню и начинаешь рисовать пейзаж. Пейзаж умиротворяет меня. Не могу рисовать натюрморты – сразу кажется, словно я использую еду не для поглощения пищи, а для переноса её на холст и последующего уничтожения.

Читать дальше