Елена Борисова - Я уже сказала «нет»

Конечно, я ни капли не поверила мачехе и не успокоилась, продолжая изводить и её, и отца своими выходками.

В результате – после того, как я, за пару часов до грандиозного приёма, в честь очередной годовщины их свадьбы, облила красной краской подаренный самим Императором новенький парадный портрет, вывешенный в холле над камином, взамен почти такого же, но с мамой. Да ещё и написав чёрной краской у них на груди нецензурные слова – я оказалась в очень престижной школе-интернате для одарённых детей богатых, но очень занятых родителей.

Мне тогда едва исполнилось двенадцать лет.

У меня до сих пор сжимается сердце при одной только мысли о том, как много всего я наговорила отцу. Как я была жестока…

Он стоял с каменным лицом, протягивая мне уведомление о поступлении в школу-интернат. Сначала я не поверила, потом умоляла его передумать. Но единственным условием отца была моя капитуляция, полная и безоговорочная. Он настаивал, чтобы я смирилась, сдалась…

– Никогда!!! ОНА этого не дождётся!!!

ОНА стояла с бледным лицом, по щекам текли слёзы, в глазах была боль, которая меня только раззадоривала.

Я схватила со стола подсвечник, собираясь кинуть его в сторону мачехи.

Но отец, перехватив мою руку, отнял моё импровизированное метательное оружие и попытался прижать меня к своей широкой и такой родной груди.

Я тут же вырвалась, колотя его ладонями.

– Ну почему, почему она не умерла вместе со своей семьёй!!! ПОЧЕМУ!!!

– Всё, хватит! Маргарет, ты перешла черту, решение принято. Завтра же уезжаешь!

– У меня больше нет отца! Я никогда, слышишь? НИКОГДА не хочу тебя видеть!!! Лучше б ты умер вместе с мамой… – выкрикнула я и опрометью бросилась к себе.

Казалось, слёзы выжигали душу. Гнев, страх и беспомощность кружили голову, не давая дышать…

Утром, зарёванную, с опухшими глазами и красным носом меня усадили в машину и увезли в ненавистную школу-интернат.

Отец даже не пришёл проститься.

И только ОНА стояла на ступеньках – бледная и молчаливая.

Господи, как я ЕЁ ненавижу…

Первые недели, в школе-интернате я совсем не помню…

Нет, я не плакала дни напролёт, не билась в истерике, не сидела часами над фотографией мамы, рассказывая ей о своих бедах и моля о помощи, что, вероятно, стало бы логичным в моём возрасте…

НЕТ…

Мой разум просто отказывался принимать произошедшее со мной. В тот период моей жизни мне перестали даже сниться сны, совсем…

Меня накрыла хандра и апатия, а тело действовало, словно на автомате и инстинктах…

Но всё проходит, прошло и это…

Когда боль от предательства отца и вероломства мачехи слегка утихла, а мир вокруг начал снова приобретать чёткие очертания, звук и краски, я стала находить даже приятные стороны своего нынешнего положения.

Не поверите, но всех без исключения преподавателей школы-интерната интересовали только наши результаты в учёбе и внешнее соблюдение нами устава школы и прописанных в нём норм поведения. В остальном на нас было всем плевать – меня это устраивало, так как ни перед кем изливать душу я тогда не могла, и не хотела. А жалости к себе я просто не потерпела бы.

Учащиеся жили в общежитии, на огороженной довольно высоким забором территории школы-интерната, названия которого я сначала не запомнила. Хотя, скорее всего, мне это было просто безразлично. Общежитие имело два корпуса. Женский корпус – более поздней постройки, чем мужской, и выполненный в одном стиле с основным зданием интерната – соединялся с ним крытым переходом. Огромные окна которого были украшены изумительными стеклянными витражами с изображениями мифических животных, которые были выполнены настолько искусно, что невольно закрадывалась догадка: а не являются ли они уцелевшим чудесным образом наследием утраченного нами магического мира.

Мужской же корпус был простым трёхэтажным зданием более поздней постройки, кирпичные стены которого были выкрашены в грязно-бежевый цвет. Он примыкал вплотную к древнему и красивейшему учебному корпусу интерната, построенного из блоков потемневшего от времени песчаника, в «Каролингском стиле». Этот корпус не имел непосредственного прохода в здание самой школы, но, смотрясь нелепо и несуразно на его фоне, откровенно вносил дисгармонию во весь архитектурный ансамбль.

Обучающиеся размещались по два человека в просторных комнатах, в которых было всё необходимое для жизни. А вот столовая и спортзал были общими и находились в отдельно стоящем современном здании, выкрашенном в тот же ужасный цвет, что и мужской корпус общежития.