Яков Нерсесов - «СВЕТ и ТЕНИ» Спасителя Отечества М. И. Кутузова. Часть 2

Барклай решил отступать далее.

Так русская армия прошла в целом не плохие позиции при деревне Усветеи селе Федоровском.

Барклай надеялся на еще более выгодные позиции…

И вот, 17 (29) августа была найдена позиция у села Царева—Займища. Поскольку там уже начали возводить укрепления, то отнюдь не исключено, что Барклай мог намереваться дать здесь большой бой, но вышло не так, как он хотел….

21 августа Михаил Илларионович Кутузов прибыл к армии, в район Царево-Займище. Здесь Барклай сдал ему армию и доложил, что все рвутся в бой, который он под давлением общества и генералитета уже готовился дать под Царевом-Займищем: «Решился я взять сего дня позицию у Царево-Займище на открытом месте, в коем хотя фланги ничем не прикрыты, но могут быть обеспечены легкими нашими войсками, а потом и редутами».

… Между прочим , Александр I, назначив нового главнокомандующего, не дал ему четких инструкций (что было очень похоже на него) и, видимо, ему предоставлялась в этом отношении большая самостоятельность. Хотя перед отъездом Михаила Илларионовича к войскам в личной беседе с ним российский император не мог не высказать своего отношение к происходящему, а тот не сделать глубоко идущих выводов. И, несмотря на давние неприязненные отношения с Барклаем, Кутузов, один из очень немногих, кто тогда пусть только мысленно (вслух прожженный царедворец-интриган Кутузов, конечно, не высказал ни порицания, ни одобрения!) , но, скорее всего, оценил заслуги Барклая-де-Толли, сумевшего сохранить русскую армию перед лицом постоянно наседавшей численно превосходящей наполеоновской армии. Но сколько бы Кутузов ни соглашался, что стратегия, проводимая Барклаем, правильная, как бы он ни относился к самой идее генерального сражения, принято считать, что не давать его он уже не мог. И Барклай, и Кутузов прекрасно понимали, что битва нужна, прежде всего – Наполеону, поскольку каждый новый шаг на восток «Скифии» отдалял его войска от тылов в Польше и Германии и приближал к гибели в русских бескрайних полях и дремучих лесах. Но и дальше отступать уже было нельзя: «ключ» от Москвы – Смоленск – уже был сдан и позади была Москва! «Как бы то ни было, – писал Кутузов российскому самодержцу, – Москву защищать должно». Древняя столица России, центр духовной культуры народа, Москва была дорога всем русским, каждому воину. Генеральное сражение с врагом – излишнее стартегически – было неизбежно морально и политически: ведь на этом условии Кутузов и получил верховное командование. Он принял решение дать большое сражение не только для успокоения раздосадованной постоянным отступлением армии (от последнего солдата до генерала) : тонким нюхом матерого вояки он уловил критическую точку настроений солдат – еще чуть-чуть и армия будет деморализована постоянными ретирадами (общее падение дисциплины было налицо – об этом откровенно писали многие, в том числе, известный ёра А. П. Ермолов и в рапорте от 19 августа царю… сам Кутузов: «… число мародеров весьма умножилось, так что вчера полковник и адъютант Его Императорского Высочества Шульгин собрал их до 2000 человек». ) — надо было обязательно «выпустить пар», дать «помахаться в открытом поле»! В тоже время нельзя было не учитывать настроений разгневанного неудачами общества и, конечно же, мнения давно нелюбившего его царя. Безусловно, сказалось и то, что неприятель после Смоленска стал неотступно преследовать русских и по мере приближения к Москве он наседал все сильнее и сильнее. Гений арьергадных боев – князь Багратион – и тот вынужден был признать: «Неприятель наш неотвязчив: он идет по следам нашим». Возникла опасность, что обе русские армии, настигнутые врагом «на бегу», вынуждены будут принять бой там, где «придется». Поскольку «распиаренный» историками донской атаман М. И. Платов с ответственной задачей по сдерживанию наседавшего авангарда Мюрата со своими донцами не справлялся, то еще Барклай под Вязьмой отстранил Платова с его казачками от тяжелой арьергардной работы, поручив ее более пригодному для решения этой задачи генералу регулярных войск П. П. Кононицыну. Емко и доходчиво прокоментировал эту замену А. П. Ермолов, приятельствовавший с «незадачливым» Матвеем Ивановичем, высказавшийся в том смысле, что одно дело начальствовать над налетчиками-донцами – другое, руководить регулярными частями в жестоких арьергардных схватках, где многочисленный и опытный враг давит, не переставая.Как видно из командно—штабной переписки, суть плана Кутузова заключалась в подтягивании резервов с целью дать большое сражение в районе Можайска, в то время как 3-я Обсервационная армия должна была начать наступление на правый фланг противника . Историки не исключают, что Кутузов собирался в грядущей битве измотать Наполеона, давно ведущего изнурительную войну в тысячах километров от Франции, в пустынной, враждебной огромной стране в условиях недостатка продовольствия и в непривычном климате. Вполне возможно, что в сложившейся ситуации ему пришла на ум известная аксиома короля-полководца Фридриха II Великого, мнением которого он (в отличие от «иконы номер раз» отечественной военной истории А. В. Суворова) отнюдь не пренебрегал: «Никогда не давайте сражения с единственной целью победить неприятеля, а давайте их лишь для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен». А весьма почитаемый Кутузовым французский фельдмаршал Мориц Саксонский (де Сакс) лишь уточнял «диспозицию» к будущему генеральному сражению: «… можно воевать, не оставляя ничего на волю случая. И это высшая точка совершенствования полководческого искусства».Не желая рисковать и опасаясь окончательно потерять свой престиж из-за еще одного (после Аустерлица) поражения в первом же для него на этой войне сражении с лучшим полководцем Европы той поры, «премудрый пескарь» Кутузов ( чьим полководческим кредом было «лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым») изберет сугубо оборонительный вариант грядущей генеральной битвы и окажется прав в этом своем непопулярном решении, как тогда полагало немало его «коллег по смертельно опасному ремеслу». Барклай, как известно, видел в Царево-Займище последний рубеж и предполагал здесь победить или умереть, по крайней мере, так считают некоторые «барклаеведы». Кутузов, естественно, не придерживался точно во всем взглядов Барклая, впрочем, как и Багратиона . У него сложилась своя точка зрения и, надо признать, более гибкая, чем у Барклая, что в немалой степени диктовалось его личными качествами.Кутузов (как впрочем, и Ермолов, и Багратион) с самого начала явно не рассчитывал победить Бонапарта в генеральном сражении и после него собирался по-своему продолжить начатую Барклаем игру в отступление. Но, будучи человеком крайне скрытным и не менее лукавым, он, естественно, «держал язык за зубами» о своих стратегических планах («Даже подушка полководца не должна знать его мыслей!») и опять-таки оказался прав. В общем, «работа у него была такая» – оказываться по прошествии какого-то времени правым в принятии единственно верного решения в условиях цейтнота – нелегкая, между прочим, работа…