Дмитрий Гартвиг - Чёрные крылья

– А… а, да, так точно, товарищ… э-э-э, капитан, – ответил он, разглядывая мои погоны. На самом деле, у нас в «Стальной руке» своя система званий, по которой, если переводить на армейские ранги, ко мне следовало обращаться «товарищ полковник». Впрочем, бедному солдатику об этом знать было не обязательно. Он и так сильно теряется от волнения.

– Ваши люди уже здесь, они недавно прибыли. Спросили меня, не видел ли я падавший самолёт. Я сказал, что видел, и указал сторону, в которую он летел. Они сказали, чтобы я дождался вас, а потом послал следом.

«Мои люди»? «Послал следом»? Это что ещё за фокусы? Все «мои» ехали со мной в одном кузове, и опередить меня уж никак не могли. Следовательно, это какие угодно «чужие», но уж никак не «мои». И хорошо, если эти чужие носят мундиры Чёрной Армии, а не какую-нибудь форму цвета фельдграу…

– Ну, и куда же «мои люди» пошли? – не скрывая иронии, спросил я.

Солдатик, впрочем, сарказма не почуял и бодро отрапортовал:

– На четырнадцатый перевал, товарищ капитан! Ваши люди отправились на четырнадцатый.

Сказал так, будто я все здешние медвежьи углы знаю…

– Показывай, где дорога на четырнадцатый, – сухо приказал я рядовому.

«…Когда придёт час отмщения, я встану плечом к плечу со своими товарищами, без страха встречусь со своим кровным врагом и поставлю свой народ превыше собственной жизни».

А вот и «чужие».

– Здорово, Гром, – подойдя со спины, поприветствовал я крупного, широкоплечего мужчину в серой шинели.

– Здорово, Анафема, – крепкое рукопожатие было ответом на моё приветствие.

Гром – это от фамилии. А так на самом деле он Василий Андреевич Громов, сын белоэмигранта, уехавшего из России после Гражданской. Родился Гром в Париже, в двадцать пятом году. Его отец был одним из тех немногих русских, кто содержал свои капиталы в иностранных банках и после своего бегства не работал ни в такси, ни в книжных издательствах, совершенно не нуждаясь в средствах. Мальчик получил прекрасное образование, объездил всю Европу и Северную Америку, собственными глазами видел Рим и Брюссель, Лондон и Берлин. По его словам, отец пророчил ему блестящую карьеру юриста, которую на корню загубили немецкие танки, растоптавшие и смявшие французские войска летом сорокового года. Его семье пришлось бежать в Британию, которая, впрочем, тоже вскоре пала. Вася, правда, этого уже не увидел. Ещё в сорок втором, когда англичане из последних сил отражали разрушительные бомбардировки Люфтваффе, он, приписав себе в документах лишний год, вместе с другими белыми солдатами прибыл в Архангельск. Белые бригады… спустя двадцать лет после обидного и горького поражения, спустя двадцать лет кромешного красного террора, унижений и оскорблений, эти люди нашли в себе силы прийти на помощь своей обливающейся кровь Родине. Родине, которая отреклась и плюнула в лицо своим самым доблестным и верным сыновьям. Это был величайший акт единения нашего народа. Два непримиримых соперника – Белая и Красная армии, маршировали вместе, плечом к плечу, по улицам древнего северного города. А женщины, которые в силу военного положения, были чуть ли не единственными зрительницами этого величественного шествия, плакали и падали на колени от радости. Правда, даже помощь белогвардейцев не смогла спасти Россию. Немецкие «панцеры» уже колесили по Невскому проспекту, а свора коллаборационистов вывозила русские богатства из Эрмитажа. Уже была почти взята в окружение Москва, а Киров метался из стороны в сторону в своем рабочем кабинете в Куйбышеве, не зная, что предпринять. Впереди было падение Ворошиловграда, газовая атака под Чебоксарами, знаменитый сентябрьский переворот, совершённый нашим же высшим генералитетом, и горькая победа весной сорок пятого, что досталась нам такой огромной ценой, но дала шанс на выживание. Впереди были одни лишь поражения и растоптанные надежды. Но в тот момент, маршируя по ледяным улицам Архангельска, Вася был счастлив. Счастлив, как никогда в жизни. Так он сам мне говорил.

А моё же прозвище, Анафема, это от имени-фамилии. Григорий Отрепьев, беглый монах, выдававший себя за невинно-убиенного царевича Дмитрия. Гришка Отрепьев. Анафема. Всё просто. Интересные у меня, конечно, были родители…

– Что происходит? – спросил я у Громова.

– Чёрт его знает, Гриш, зенитчики сбили самолёт, а нам расхлёбывай. Ай, чего я распинаюсь, ты, небось, ситуацию лучше меня знаешь, с поправкой на твоё ведомство. Самолёт на позывные не отвечал, во время падения идентифицировать не удалось. Вот всё, что знаю.