Номен Нескио - День воина. Историческая фантазия о событиях при селе Шевардино в августе 1812 года

Робер поклонился и ответил:

– Да, месье. Я уже понял.

Накрыв стол, молодой человек вновь поклонился и вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

Помолчав немного, месье Амальрик оглядел гостей и начал говорить:

– Знаете, а я так и не выучил русский язык. Наши коллеги из Советского Союза баловали нас тем, что почти все довольно хорошо говорили по-французски…. М-да уж, какие были времена…. И так, господа, сразу к делу.

Хозяин скинул с колен плед, и в его руках появилась толстая тетрадь. Он с осторожностью протянул её женщине, которая располагалась ближе всех остальных.

– Прошу вас принять этот дар в память о советско-французской дружбе.

Гости переглянулись.

– Так нет Советского Союза, – вздохнул Олег Станиславович и тут же осёкся, боязливо посмотрев на своего начальника.

– Я знаю, я не совсем ещё выжил из ума, хоть и очень стар. В своё время, я работал в комитете советско-французской дружбы и скажу вам, это было незабываемо. Вокруг была гонка вооружений, противостояние, а у нас была дружба. Искренняя дружба без условий. Я даже как-то готовил встречу лётчиков эскадрильи «Нормандия – Неман» с русскими ветеранами и видел, как они встретились. Вот где была искренность, такое подделать невозможно. Невозможно оставаться равнодушным, видя слёзы солдат.

– Простите, а всё же, что это? – воспользовавшись паузой, спросила Лилия Петровна.

– Это дневник французского офицера, участника русской компании 1812 года месье лейтенанта де Шагора Огюстена Жозефа.

Эффект от сообщения не удался. Гости сидели с каменными лицами, не проявляя никаких эмоций. Наконец, чуть подавшись вперёд, паузу нарушил Андронов:

– Ну, допустим….

– Предчувствуя сомнения, – прервал его месье Амальрик, – я ручаюсь, что это подлинник. Рукопись я получил от своего отца, а отцу подарили какие-то поляки. Я знаю, что они совершенно не питают к вам братских чувств и просили отца позаботиться о том, чтобы этот дневник никогда не попал в руки русских. Но это они, а не я. К тому же, этот лейтенант весьма и весьма отдалённо но, тем не менее, мой родственник.

– Простите, месье Амальрик, но почему такая скрытность и самое главное, от чего вы не хотите передать эту реликвию в государственный музей Франции?

– Франции? А где вы видите Францию? Та Франция, которая была, потеряла свою суть, лишилась идентичности, а теперь вот сгорел Нотр-Дамм.

– Поверьте, нам всем очень жаль, – попробовал произнести Данилкин, – мир не остался равнодушным.

– А вы знаете, когда передавали репортаж о пожаре, мне было почему-то всё равно, – словно не слыша, продолжил хозяин, – Представляете? Как французу мне, к моему стыду, мне было безразлично. Сгорел и поделом ему да и всей нации….

Это было неожиданное заявление.

– Мне кажется, что вот тут вы лукавите, – усомнился Иван Тимофеевич, – И позвольте вам не поверить.

Старик сжал губы и не заметной горечью в голосе заговорил:

– Эх, если бы…, если бы это было так…. Совершенно нет, господа, никакого лукавства. И вот почему. Уж пусть лучше падут все символы моей страны или сгорят как Нотр – Дамм, чем по прошествии нескольких лет, наши храмы оденут на свои купола зелёные полотнища и низвергнутся христианские реликвии. Нет, я не против сосуществования, если нравится и если так удобно, пусть одеваю паранджу или эгаль, но я против засилия и насилия. Последние три года я не выхожу из дома. Я всё ещё живу той Францией, где ценилась естественная красота женщины и мужчины, романтика отношений. Идеал женщины был совсем рядом, это ведь Париж. Это Париж времён Денёв, Англаде, Оже, Спааки и других божественных созданий. А Бордо…? И знаете, иногда мне казалось, что эти женщины некоторым образом наследницы времён пребывания русской армии в Париже и вообще во Франции. Их естественная красота сродни женщинам из России. А теперь что? Французам во Франции места уже нет. Вот к чему привела политика правительства. А может вы видели в Париже французов?

– Ну, видели нескольких, – попробовал пошутить Данилкин.

Видя укоризненные взгляды своих собеседников в сторону «шутника», месье Амальрик улыбнулся и произнёс, пытаясь разрядить обстановку:

– Хорошая шутка…. Горькая правда. Я, господа, считаю Россию единственной в Европе страной, где ещё крепки нравственные устои. По крайней мере, общество яростно сопротивляется проникновению содомских норм. Полное падение нравов…. Только в России принимают истинную историю непростых военных отношений между нашими странами в 19 веке. Этот дневник, своего рода «Война и мир», написанная свидетелем пусть и не столь гениально как это сделал незабвенный месье Толстой. Поэтому я не могу поручиться, что попади эта тетрадь в руки французских деятелей, они не начнут вымарывать страницы или пуще того, просто уничтожат дневник, посчитав его неудобным свидетелем. У вас в Европе друзей нет. А коли так, так и предавать будет некому. Я покажусь непатриотичным, но уже нет моей Франции, а Россия есть. Россия осталась.