Евгений Шалашов - Польская линия [СИ]

– Это недоразумение, – усмехнулся Тухачевский, но улыбка выглядела жалкой.

– Вполне возможно, – не стал я спорить. – Но у меня есть некоторые вопросы, которые разрешить можете только вы. Допускаю, что вы умеете стрелять с двух рук одновременно. Рассердились на Фуркевича, стали в него палить из пистолета и револьвера сразу. Но почему вы это скрыли? И где браунинг?

– Да, я припоминаю, – заплетающимся языком проговорил Михаил Николаевич. – Поначалу я стрелял из браунинга. Да, именно из браунинга, – оживился командующий фронтом, а потом принялся объяснять: – Дело в том, что когда Фуркевич признался, что он совершил предательство, а я предложил ему добровольно сдаться в особый отдел, он вытащил браунинг. Да, он вытащил браунинг, направил его на меня. Я отобрал у него оружие, начал стрелять, потом случилась осечка, и я достал свой наган. Это была самозащита, товарищи!

Кажется, неумелые оправдания командующего фронтом вывели из себя присутствующих. Но если Дзержинский сумел удержать себя в руках, то Троцкий нет.

– Хватит врать, товарищ Тухачевский! – загремел Лев революции, словно с трибуны. – Впрочем, вы не товарищ, а гражданин Тухачевский. Вы лжете, изворачиваетесь, и довольно-таки неумело.

– Лев Давидович, давайте дадим Аксенову довести допрос до конца, – попросил Дзержинский своего коллегу, осторожно ухватывая наркомвоенмора за край кожаной куртки, и пытаясь усадить того на место.

– Да, извините, товарищ Аксенов, – смутился Троцкий, усаживаясь на стул. – Продолжайте. Очень интересно.

Ишь, интересно им. А теперь будет еще интереснее. Зря что ли, Артузов мне бумаги готовил?

– Хорошо Михаил Николаевич, пока я приму вашу версию, что вы убили Фуркевича спонтанно, в состоянии душевного смятения. Но я еще раз вас спрошу – когда вы узнали о предательстве начальника отдела?

– Я узнал об этом позавчера.

– Странно, – хмыкнул я, пошелестев бумагами. – А вот в объяснительной записке начальника штаба фронта, товарища Шварца говорится, что Фуркевич проявлял интерес к плану наступательной операции, пытался проникнуть в кабинет, где находилась секретная карта.

– Мне об этом ничего неизвестно, – помотал головой Тухачевский.

– Странно, – опять хмыкнул я, зашелестев страницами. – А вот Шварц говорит, что подал вам рапорт, даже зарегистрировал его в канцелярии. Вы же знаете, как педантичны наши русские немцы, да еще бывшие начальники отделов делопроизводства Генерального штаба? Он указывает и входящий номер своего рапорта.

– Наверное, я не обратил должного внимания на рапорт. Виноват.

На Тухачевского было жалко смотреть. Недавно он выглядел как человек, оскорбленный в лучших чувствах, но ощущавший за собой поддержку, то теперь напоминал деревенского мужика, «отходившего» после вчерашней пьянки, и с ужасом слушающий – чего он вчера понаделал, но самое страшное, что за это придется отвечать.

– Ну, с рапортами такое бывает, а вы человек занятой, – кивнул я. Потом, внимательно всмотревшись в глаза Тухачевского, спросил: – А как вы объясните, что ваша бывшая супруга – Мария Владимировна, в девичествеИгнатьева, застрелилась из того же браунинга, из которого убили Фуркевича? Кстати, рядом с телом оружия не нашли. И отчего все решили, что произошло самоубийство на почве ревности? Мы провели эксгумацию тела, сравнили пули, провели экспертизу. Кстати, у меня имеется специалист по баллистике. Хотите, он составит соответствующее заключение экспертизы.

Скажу откровенно – я блефовал! Я только недавно узнал о самоубийстве бывшей жены легендарного полководца, никакой эксгумации и близко не было, а за специалиста я собирался выдать товарища Книгочеева. Но Тухачевский не собирался сдаваться.

– Я считал, что моя жена покончила с собой. Значит, ее убил Фуркевич, – твердо сказал комфронта.

– А почему он не стал стрелять из своего собственного оружия? – поинтересовался я. – Вы сами сказали – вытащил браунинг. Но ведь у Федора Эмильевича при себе был наган. И он так и остался в его кобуре. Или он вытащил браунинг из кармана?

– Да, он вытащил браунинг из кармана, – послушно подтвердил Тухачевский.

За спиной у подозреваемого началось новое шевеление. Батюшки, это уже не выдержал Дзержинский.

– Тухачевский, если вы действительно шляхтич, не позорьте ни себя, ни свой род. Вы упираетесь, как uparty osioł.

От волнения, Феликс Эдмундович перешел на польский язык, но его все поняли.

– Михаил Николаевич, как зовут вашу женщину, которую вы пытаетесь покрывать?