Михаил Леккор - Бои в застое

Чазов – медик и академик, а он – кочегар и никто. Хорошо, Брежнев был в сознании и разрешил его лечить. Более того, приказал лечить.

– Я буду только поглаживать руки и ноги, – объяснил он Чазову. Вряд ли бы все эти были услышаны, если бы на сторону массажиста не встал генеральный секретарь. Пусть даже он сам вне сознания, но охрана-то стоит и смотрит строго и твердо.

С другой стороны, на рожон псевдолекарь не лезет, руки-ноги собирается гладить, – пусть, ничего страшного не сделает.

Сделав такие выводы, Чазов притих, ожидая, когда настанет действовать лекарство и негативное влияние сердце прекратится.

Миша видел намерения академика и не собирался ему помогать. Пусть его, верно ведь ошибается, но когда еще признается. Особенно кочегару.

А мы постараемся стабилизировать организм и укрепить его. Хорошо, крем он постоянно носит с собой. И хороший, что б пациент личико не портил, нюхая. Сначала помазал правую руку, затем помял косточки да мышцы, потом левую.

Хорошо, точки Q (кью) на обеих руках хорошо выделяются, погладил их, помассировал. Сразу видно, давление снизилось, правда, ненадолго. Ничего, еще закрепим.

Попросил Алексея, вместе стащили со старика костюм. Брежнев был плох, хотя периодически приходил в себя.

Он не медик, но считал, что его смерть они сумели пережить. Или, точнее, он сумел пережить. А вот какое у него будет здоровье, зависит от медиков и в том числе, извини Чазов, и от него.

Подумал, что вспомни нечистую силу, так она тут как тут. Чазов отошел от состояния пассивности, еще раз проанализировал состояние больного, решился признать, что наряду с приступом инфаркта миокарда, наличествуют явные признаки. Это хорошо.

А вот то, что он связывает их с его деятельностью – плохо. Разуйте глаза, товарищ академик, я же массаж рук проводил, а теперь ног. Где голова?

Однако Чазов все-таки связывал массаж и нарастание признаков инсульта, и потребовал убрать массажиста. Как понимал Миша, на всякий случай.

К счастью для него, Алексей, от которого сейчас много зависело, медиком не был, но и отсутствием трезвым здравомыслящим настроением не страдал. И понимал, что своим массажем, как минимум, хуже для Брежнева, не делает. А может и лучше.

В общем, Миша остался у августейшего тела. Благо Чазов, наткнувшись на твердое сопротивление, не очень-то настаивал.

Он помассажировал руки и ноги до колен и даже часть спины и груди, активизируя здесь кровеносные сосуды для хорошего прохождения крови.

Массаж хотя и не всего тела, но все же благотворно подействовал. Немного еще полежав, Брежнев открыл глаза, посмотрев на растирающего его грудь Мишу, на стоящего рядом Алексея, успокоительно произнес:

– Вы здесь, ребята, а я вот опять… м-да.

– Все уже Леонид Ильич. Сейчас немного еще полежите, отдохнете, я еще немного помассажирую и можно будет потихоньку ехать.

– Спасибо, Миша, а где этот… Чазов?

Академик, услышав, что важный пациент пришел в себя и уже спрашивал его, поспешил к Брежневу.

Тот неожиданно остро посмотрев на него, спросил:

– Что это у меня было?

– Похоже, сердце, – вздохнул Чазов, – вкололи вам успокоительное и стабилизирующее.

Брежнев помолчал, недоверчиво посмотрел на него. Он хотя и не был медиком, но многие годы болея, все же чувствовал, что у него страдает.

Чазов, чувствуя недоговоренное, нехотя добавил:

– Видимо был еще слабый инсульт, хотя медицинская аппаратура выдает противоречивые результаты.

Генсек кивнул, казалось бы, весь отдавшись массажу. Но когда Чазов вышел из комнаты отдать нужные распоряжения, зашевелился, открыл глаза, только ими дав знать подойти поближе. Негромко спросил:

– А ты что скажешь, Миша?

– Аппаратуры у меня нет, так что твердо сказать не могу. А вот чувствами, вот этими, – потряс он руками, – скажу, что у вас было не столько сердечное недомогание, сколько предынсультное состояние.

– Причина? – поинтересовался Брежнев. Очевидно, что он уже отошел от недомогания и теперь хотел знать – что с ним было и почему?

– Причин главных две, – жестко сказал Миша, – во-первых, весенняя нестабильность, во-вторых, слабое состояние организма. И стоить перегрузиться, как сразу тело дает знать.

– Чазов дает нужные лекарства? – неожиданно спросил Брежнев.

Миша к этим химическим лекарствам относился, как житель ХХII века, с большим предубеждением. Где-то через столетие, медики их станут считать ядами и категорически запретят употреблять. Но ведь человеку ХХ века, который останется здесь, это не скажешь. Придется выразить умеренную неуверенность.