Виктор Тюрин: Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия [сборник litres]

– Сестра! Никитична! Мальчишке плохо!

Послышалось тяжелое и быстрое шлепанье тапочек, открылась дверь, и вспыхнул свет. Все это я воспринял отстраненно, так как кружащаяся голова и накатывающая волнами тошнота поглощали все мое внимание.

– Паренек, ты как?! Очнулся, слава тебе господи! И зачем встал?! Ложись! Быстро ложись! – но, видно, увидев следы рвоты на моих подштанниках и на полу, сразу переменила свое решение. – Погоди! Сейчас вызову врача и уберу! Ты только сиди и не двигайся! Семенов! Пригляди тут за парнем! Я живо!

Последние слова донеслись уже из-за двери. Потом помню таз на полу у моих ног, суету рук, снимающих с меня нижнее белье и обмывающих тело и лицо, а спустя какое-то время я оказался лежащим под одеялом, а надо мной склонилось лицо врача. Сознание сразу отметило белую шапочку на его голове, круглые очки на носу и небольшую курчавую бородку. Лицо напряженное. Было видно, что человек растерян и волнуется.

– Как ты себя чувствуешь?! Голова кружится? Тошнит?

– Не-ет, – медленно ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям. – Пока все нормально. Спать только сильно хочу.

Голова слегка кружилась, но не это меня сейчас волновало, а то, что вокруг меня происходит.

– Хорошо. Спи. Если станет плохо, зови сестру.

Врач ушел, сестра поправила на мне одеяло, потом выключила в палате свет и осторожно закрыла за собой дверь. Наступила тишина. Я закрыл глаза. Несмотря на довольно смутное восприятие окружающей действительности, понятно было одно: я – это не я, а если выразиться точнее, находился я сейчас не в своем теле. Этот факт настолько не укладывался у меня в голове, что я несколько раз провел пальцами по местам, где должны находиться шрамы. Никаких следов. Худое тело юноши.

«Сон. Тело. Хм. Может, это просто бред? Горячечный бред».

Простая мысль, возникшая в затуманенном состоянии, расставила немыслимые факты по своим местам и дала отмашку сознанию успокоиться, наверное, поэтому я неожиданно для себя уснул. Проснулся от слегка дребезжащего мужского голоса, который громко вещал об ударных темпах сбора урожая.

«Какого черта радио на полную мощь включили?! Это что, больница или хрен…»

В следующую секунду я резко открыл глаза. Сердце замерло, а потом застучало сильно-сильно. Ночной кошмар вернулся, но теперь уже наяву, при свете дня. Какое-то время я тупо смотрел на слегка выцветшие плакаты, висящие на стене, напротив моей кровати. Один из них изображал Ленина и Сталина на фоне трудящихся масс и красных флагов со словами: «Вперед к победе коммунизма!» Рядом висел плакат с фигурами Сталина и Ворошилова на фоне военного парада на Красной площади. Внизу надпись: «Да здравствует рабоче-крестьянская Красная Армия – верный страж советских границ!» Сталин был в фуражке, а Ворошилов – в буденовке, с шашкой и кучей орденов на груди. Какое-то время я перебегал взглядом с одного плаката на другой, тупо перечитывая надписи на них, а потом посмотрел на свои руки, лежащие поверх грубого солдатского одеяла. Это были руки юноши семнадцати лет от роду, Кости Звягинцева. И я всё знал о его жизни. Всё!

«Это не бред. Но как подобное могло произойти?»

Страха не было, а вот напряжение, растерянность и скованность в мыслях присутствовали в полной мере. Не отрывая головы от подушки, медленно и неторопливо обежал глазами палату. По сторонам и над головой – плохо выбеленные стены и потолок. Шесть металлических разномастных кроватей. По углам палаты стояли две тумбочки, очень похожие на табуретки на длинных ножках, только в их верхней части были вделаны выдвижные ящички, а на третьей, стоявшей посредине помещения, между двух кроватей, красовался горшок с каким-то цветком. Не успел я все это оценить как следует, как наткнулся на любопытные взгляды еще двух обитателей палаты.

– Оклемался, парень? Али как? – спросил меня мужчина с худым, изможденным лицом, на котором довольно странно смотрелись пышные буденовские усы, торчащие в разные стороны.

– Не знаю, – неуверенно произнес я, причем мой тон касался не столько моего физического, сколько душевного здоровья.

– Не знаю, – насмешливо повторил он за мной. – Глянь на него! Не знаю! Да ты радоваться должен, что выжил, паря! Давай знакомиться! Тебя же Костей кличут? А меня зови Михалычем.

Мужчина был тем Семеновым, который ночью вызвал медсестру. Спустя десять минут я знал, что тот воевал с германцем, потом дрался с белыми генералами, а теперь работает в котельной истопником и попал в больницу с очередным обострением язвы. Это был худой, болезненного вида мужчина, но с живыми и хитрыми глазами. Сейчас он сидел на кровати в белой нательной рубахе и кальсонах, держа в одной руке очки, а в другой – газету, а рядом, на соседней кровати, сидел, не отрывая от меня любопытного взгляда, мощного сложения молодой парень с широким лицом и носом-картошкой, который представился Дмитрием. От силы ему было лет двадцать пять. Его левая рука была в гипсе и висела на груди, на перевязи. Работал он в механических мастерских, где при ремонте какого-то пресса произошел несчастный случай.