Иван Оченков - Конец Смуты

– Нельзя государеву делу проруху допускать, – продолжал упорствовать дьяк, – а ну как поход, а у Панина боевых холопов недостача?

– Это у тебя, чернильная твоя душа, недостача! А мы свои долги кровью платим, – строго глядя на неуступающего дьяка, проговорил боярин.

Неизвестно сколько бы еще они проспорили, но вдруг раздался какой-то шум и по рядам пронеслось: «Государь пожаловал»! Прямо напротив Федьки остановился небольшой, разукрашенный узорами и письменами возок, в окружении нарядных воинов в белых кафтанах, на белых же скакунах. Несколько бояр наперегонки кинулись к возку и, открыв дверцу, вывели из него под руки какого-то молодого человека в богатой шубе.

– Кланяйся, дурья твоя башка, это царь!.. – почти прошипел на новика дядька Ефим, и вместе со всеми повалился в ноги.

Говорят, некоторым людям снятся хорошие добрые сны. Посмотрев эти сны, они просыпаются в прекрасном настроении и всем улыбаются. У меня иное дело, сны мне снятся всегда со значением, причем значение это не всегда понятно. Помню как-то, матушка-герцогиня привиделась перед встречей, и я смог ее узнать, а то бы конфуз приключился. Последнее время мне снится исключительно Земский собор. Знать бы еще к чему. Может быть, чтобы намекнуть, что все сделал не так? Не знаю. Но, как говорится, делай что должно и будь что будет!

Вообще-то я и так прекрасно помню все, что происходило на том соборе, но сны показывают мне все происходившее как бы со стороны. Вот Вельяминов тащит меня за руку к насмерть перепуганным боярам и митрополиту. Есть, конечно, люди и попроще, но они стараются жаться по краям и не отсвечивать. Вот дьяк объявляет собравшимся, что тянуть далее не получится и надо что-то решать. Бояре жмутся друг к другу и стараются сделать вид, что их тут нет. Наконец, Иван Никитич Романов не выдерживает и начинает говорить, постепенно возвышая голос почти до крика:

– Вот что, люди, я вам скажу! Нет более времени думать, а посему предлагаю вам избрать на московский престол королевича Карла-Филипа! А покуда он из Швеции приедет, то пусть местоблюстителем царства побудет его родственник князь Иван Жигимонтович Мекленбургский. Он и воровским казакам нас в обиду не даст, и державу не позволит разорять…

– Правильно! – начинают кричать сторонники шведского принца, и крик их постепенно подхватывают остальные. – Пусть царствует королевич, только сперва пусть православие примет!

– Послушайте меня, – поднимаю я руку, и шум мгновенно смолкает, – к великому моему горю, получил я известие о том, что королевич тяжко заболел! Не ведаю, жив ли он сейчас, ибо от Стокгольма до Москвы путь неблизкий. А потому король шведский извещает вас, что брат его царем вам быть не сможет, о чем мне только что гонец его сообщил. Простите меня, бояре, и ты прости, владыко: не думал я, что так дела сложатся…

Наступившая тишина настолько осязаема, что ее, кажется, можно резать ножом. Вот ко мне подходит с серьезным лицом Вельяминов и начинает что-то говорить…

И тут я просыпаюсь от того, что возок остановился. Открываются двери, и мое царское величество под руки выводят из возка самые знатные из случившихся на поле бояр. После ночного бдения в монастыре спать хочется невозможно, но я стряхиваю с себя оцепенение. Сейчас бы снегом умыться, сразу бы полегчало, но невместно. Еще хочется погнать пинками обступивших меня бояр, но тоже нельзя. Пока нельзя.

– Коня!

– Коня государю! – кричит во все горло Никита Вельяминов, и мне подводят статного аргамака.

Расстегнув богатую соболью шубу, крытую драгоценной парчой, вскакиваю в седло, проигнорировав пытавшихся меня подсадить бояр. На коне я чувствую себя куда лучше, чем в наглухо закрытом от внешнего мира возке. То есть в нем, конечно, имеются окошки, но они забраны тканью, сквозь которую ничего толком не видно, а открывать занавески невместно, да и самому не хочется смотреть на мир украдкой. Вместо привычного рейтарского камзола на мне теперь надет нарядный зипун из тонкого сукна, подбитый ради холодного времени мехом. Одежду теперь, хочешь не хочешь, надо носить русскую, но это полбеды. Отвечающие за мое платье постельничие и стряпчие так и норовят одеть своего царя как попугая. Перед поездкой в монастырь мне на полном серьезе предлагали сочетание ярко-желтого зипуна, небесно-голубых портов, красных сапог, и все это – с зеленым шелковым поясом и красной же шапкой. Причем все это хозяйство максимально украшено золотым шитьем и прочими излишествами. Пришлось сдвинуть брови и, строго глядя на ставшего главой Постельничего приказа Шереметева, напомнить ему, что еду я не куда-то, а на богомолье. Только так удалось настоять на более скромном варианте, выдержанном в темных тонах. Вообще, конечно, лучше Шереметева на это место никого не найти. Сидя вместе с поляками в осажденном кремле, он сделал все, чтобы сохранить царские сокровища, и вполне в этом преуспел. Кроме того, именно он руководил поисками того, что ляхи припрятали перед сдачей, и тоже много чего нашел. К вящему моему сожалению, сохранил он и немалое количество царских носильных вещей, оставшихся от прежних самодержцев, которые перманентно пытается на меня напялить. По-хорошему, вещи царю должны шить новые, и никому другому их носить не полагается, кроме разве что какого-то количества специально сшитых кафтанов и шуб, предназначенных для награждения особо отличившихся. Однако молодой государь скромен и бережлив и сразу повелел копеечку экономить и на пустяки не тратить.