Джон Шеттлер: Киров

К счастью, ему больше не нужно было вести эту борьбу. С должностью Адмирала Флота [7] Адмирал флота — это звание, а не должность командующего флотом пришли определенные привилегии, и их было достаточно, чтобы его семья и стареющие родители находились в относительном комфорте в Санкт-Петербурге. Он обеспечил себе этот пост долгими годами напряженной службы и стоически принимал состояние флота, которое было четким отражением ветхого состояния страны в целом.

В политическом отношении Россия оставалась в глубине души фундаментально иррациональной. Она перешла от самодержавия к революции, затем к империи, затем в быстрое падение, настолько темное и мрачное, что страна изо всех сил держалась за любые намеки на былую славу, что заставляло многих с ностальгией вспоминать советские дни порядка и силы. Коррупция в правительстве была очевидна, но никогда реально не оспаривалась никаким компетентным органом [8] Ну да, а когда кого-то сажают — эту беспредел и передел . Новая ложь вещалась каждый день, чтобы оправдать все то, что было ранее, и эта ноющую тоску по тем временам, когда Россия была великой и могучей мировой державой, что было способом забыть ложь и закрыть глаза на коррупцию.

Мошенничество и взяточничество были старыми и знакомыми привычками системы. Надзор за соблюдением закона был произвольным и часто опирался на систему сложных взаимоотношений в группах, вне групп, среди знакомы — blat связывал систему воедино. Все, что делалось, обычно делалось poblatu, то есть с использованием блата для смазки себе пути.

Престиж был столь же важен, как власть и гордость, которые стали испорченной спесью в самом центре русской души. Люди терпели, потому что не могли рассчитывать на то, что все могло стать лучше и помнили те времена, когда все было еще хуже. Люди жили в своей изломанной системе, работали изо всех сил, несмотря ни на что, и страх, что все снова может стать намного хуже всегда стоял в душе каждого русского.

Чтобы добиться чего-то в подобной системе, нужно было лукавство, блат и более чем немного babki, сунутые в нужные руки, чтобы заключить сделку и открыть перед собой двери. Водка была второй валютой в стране, люди буквально путешествовали на автомобилях, загруженных ею — те, кому посчастливилось иметь личный автомобиль [9] А как же ежатина в трехлитровых банках? . К счастью, Вольский смог избежать превращения своей жизни в водочный угар. Он пил, как и практически все русские мужчины, но смог привнести в эту область свое основное правило жизни — умеренность во всем. Тем не менее, водку можно было обменять на бензин, еду, заплатить за ночлег, разрешить некоторые Гордиевы узлы с местными административными органами или обойти некоторые вопросы, слишком интересные властям. Адмирал любил использовать водку, когда это было необходимо. Система давно укоренилась, стала образом жизни, и никто в России не мог избежать потребности в blat и babki, как бы высоко он не поднялся.

Во многом, blat, обеспеченный друзьями и знакомыми, был зачастую важнее наличных денег. Рубли могли обеспечить вам еду сегодня, но друзья и правильные знакомые могли прокормить вас всю жизнь. Как давно было замечено, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Тем не менее, эта система назначения людей на ключевые посты по знакомству имела печальные последствия для флота, так как многие должности вскоре оказались заняты просто напросто некомпетентными людьми. И оказавшись там, они начинали упорно цепляться за свою должность, потому что не знали, получат ли когда-нибудь другую. Их держал в своих креслах blat, а не заслуги и способности.

Рудников, командир «Орла», был прекрасным примером, подумал Вольский. Он был старым, уставшим и проржавевшим, словно его лодка. Его следовало заменить на кого-то более молодого много лет назад. Было достаточно людей, стремящихся к повышению, к тому, чтобы занять лучшие места, получить больше власти и привилегий. Рудников застрял на своем посту так же, как и сама Россия погрязла в собственной системной некомпетентности.

В конец второго десятилетия двадцать первого века Россия все еще была страной, изо всех сил пытающейся подняться с колен. Население глубоко не доверяло власти, но, тем не менее, боялось перемен и неопределенности. Изменения были неудобны, вплоть до самых незначительных, и всегда шли рука об руку со страхом нестабильности. И русские адаптировались, пережив тяжелые перемены в последние годы, всегда надеясь на лучшее, но ожидая худшего.