Георгий Крол - Корректировщик. Блицкрига не будет! [litres]

Песня называлась «Вечная любовь», и я знал этот голос. И это была не Мирей Матье, она ещё не поёт. И уж точно не Шарль Азнавур. Это была моя Натали. Я пел эту песню только ей. Когда-то давно. В той жизни, где ещё не было войны, и умели убивать врагов только теоретически. Сомневаюсь, что кто-то ещё знал слова и мотив. А значит, её передавали для меня. Для нас. Кто отдал приказ переключить все рации на эту волну, я не знаю. Но сейчас её слушали все мои бойцы. И на душе становилось легче. Пока Натали пела, мы были живы. Жаль, что это волшебство продолжалось так недолго.

К штабу подбежал боец.

– Товарищ подполковник, тут прибежали какие-то пацанята, лопочут не по-польски, плачут. Худые очень.

– Давайте их сюда.

Когда мальчишек подвели ко мне, в горле застыл ком. Я-то знаю, что значат повязки со звёздами Давида на рукавах. Одному было лет 10, другому побольше, может 13. Худые, грязные, оборванные. И оба плачут, повторяя: «Pan oficer, pan oficer…»

Ничего больше я понять не мог.

– Старший лейтенант, ко мне.

Командир взвода связи появился через минуту.

– Товарищ подполковник…

Я перебил старлея:

– Идиш знаешь?

– Так точно, – у связиста был удивлённый вид.

Ещё бы, тут такое творится, а командира идиш заинтересовал.

– Поговори с ребятами, спроси, что происходит.

– На идиш, товарищ командир?

– Да говори уже, блин, время идёт.

Старлей обратился к мальцам, и они, услышав знакомый язык, затараторили. И чем больше они говорили, тем страшнее становился взгляд у связиста. О том, что гитлеровцы не считают евреев за людей, слухи уже ходили. Но это были слухи. А тут.

– Товарищ старший лейтенант, доложите, наконец, что происходит.

Он с трудом перевёл взгляд на меня. Мальчишки замолкли, тревожно глядя то на него, то на меня.

– Товарищ командир, они говорят, тут, в Варшаве, немцы создали еврейское гетто. Согнали евреев со всей округи. Очень много, в комнатах по 10–12 человек живут. Продовольствия почти нет, только у спекулянтов. За выход из гетто сажают в тюрьму, выходить только на работу. А сейчас гетто окружили солдаты СС и просто убивают всех подряд. Огнемётами поджигают дома вместе с людьми. Товарищ командир, разве такое может быть? Люди могут такое делать?

– Может, старлей, может. А они не люди, они мразь, которую надо давить. Слушай сюда, мне нужна связь со штабом фронта максимум через полчаса. Что хочешь делай, но дай. И командира 12-го мехкорпуса тоже. Выполняй.

Старлей был в ступоре. За весь рейд ни разу не задержал со связью даже на секунду, а тут на тебе.

– Двигайся, Морзе хренов, там люди гибнут.

Я впервые повышал голос на офицера в присутствии солдат, но, главное, старлей метнулся в машину. И связь он мне дал не через полчаса, а гораздо раньше.

– Командующий западным фронтом Павлов.

– Командир 1-го гвардейского десантного полка Доценко. Товарищ генерал армии, у нас возникла особая ситуация. Немцы в городе уничтожают мирное население. Прошу разрешения, продолжая выполнять поставленную задачу и блокировать шоссейные и железную дороги, частью сил войти в город и воспрепятствовать массовым убийствам и разрушениям.

Видимо, на мой счёт у командующего имелись особые указания, иначе объяснить немедленное разрешение на проведение операции я не могу. Тут же начали составлять план. Он был прост. Разведрота и первая рота второго батальона, практически весь мой резерв, идут в город. Технике там делать нечего, идут только со стрелковым оружием. Выдвигаются по Иерусалимским аллеям до вокзала, а дальше по улицам Желязной и Маршалковской обходят гетто и зачищают от солдат вермахта и эсэсовцев. То, что я приказал дальше, в боевой приказ не заносилось.

– Людей с вот такими знаками на форме, – я нарисовал на листе готические СС, – в плен не брать! Командование группой принять капитану Голубеву.

Я отозвал Серёгу в сторону, вцепился ему в плечо.

– Извини, Серёга, иначе не могу. Только прошу, держи себя в руках. И людей держи. Мы десантники, не палачи. То, что вы там увидите, никому не приведи Господь увидеть, но ты держись. Слышишь, капитан, держись!

Серёга и так был серьёзен, а уж сейчас…

– Я возьму своих людей?

– Бери.

– Мы пошли.

– Удачи, брат.