Виктор Сиголаев - На все четыре стороны [litres]

Как, например, в этой долбаной очереди в поликлинике.

Я и не сидел особо. Слонялся по выцветшим линолеумным квадратикам коридора, пытаясь установить закономерность их шаловливой расцветки в общей цветовой гамме. А заодно со скуки рассматривал посетителей.

– Витя! Далеко не ходи! Скоро наша очередь.

Ага! Знаю, как «скоро».

Зачем, спрашивается, вообще талоны дают? За которыми нужно ни свет ни заря еще и очередь отстоять в регистратуре. А на нашем талоне, прикол, еще и время указано – «восемь-четырнадцать». Не пятнадцать и не десять. Четырнадцать! Какое тонкое глумление. Глава иезуитского ордена, наверное, прыщами изошел бы от зависти.

В четырнадцать минут наша очередь, разумеется, не подошла. И даже не собиралась, собственно. Больше скажу: мы даже не были «следующими», как предполагалось. Впереди маячили еще две персоны на прием – парочка пожилых бабуль без видимых повреждений. Впрочем, мои увечья тоже особо в глаза не бросались. Кстати, непонятно – начало приема в восемь, у нас назначено на четырнадцать минут, а перед нами – трое! И все с талончиками. Прием по четыре с половиной минуты?

Чудеса бесплатной медицины.

Непостижимо!

– Это ведь ужас какой, – убеждала старушка, та, что перед нами, ту счастливую бабулю, чей заход к эскулапу должен был сейчас состояться. Тон рассказчицы явно рисковал вот-вот сорваться с менторских интонаций на драматично-завывающие. – Скоро из дому во двор нельзя выйти будет. Куда участковые-то смотрят? Безобразие!

– Нет таперича милиции. Такой, как раньше. И не видно, и не слышно. Беда!

– А ведь были времена – на каждом перекрестке стояли! В белой форме! В ремнях!

– Ага! Герб на шлеме. Рево́львер. И палочкой так машет – туда, мол, езжай. А туда, стало быть, нельзя. Никак не можно.

Шлем?

Это же сколько лет бабушке? Точно знаю – с двадцать пятого года у представителей рабоче-крестьянской милиции были предусмотрены фуражки с околышами. Или еще раньше?

– А сейчас? Сейчас-то как? Говорю же, безобразие!

И богатый мимический пассаж на тему «да чего там говорить, и так все ясно».

– Да уж. – Гримаса понимания и солидарности в претензиях. – А давеча в Камышла́х?

– Ох уж эти Камыши, Господи, страсти Христовы! Кошмар наяву! Беда бедовая.

– Да не в Камышах, Петровна! Не в Камышах, а в Камышлах! Ты че путаешь-то? То бухта, а то деревня. На Северной стороне. Чай, не знаешь?

– Как не знаю? У меня кума там огородик держит. В Камышлах-то. Ногу там сломишь, ни дороги, ни тропинки.

– И то верно…

Я от нечего делать навострил уши – все равно заняться нечем.

Ну, что там у вас за ужастики?

– А что у вас говорят?

– Так то же, что и у вас: убили всех. Почитай, всю семью – три человека. Бабку, деда и дочку, разведенку без детей. Всех изверги жизни лишили! Не пожалели.

– Говорят, кровищи-то, кровищи!

– Так все залито было! И ведь терпит на земле Господь зверей этих.

Да уж. Ну и новости у старушек! Я думал, кости сейчас станут перетирать какой-нибудь «шалаве», юбку ей заочно мерять, а тут…

Камышлы? На Северной стороне, значит. Приблизительно представляю, где это. Хотя и не точно, надо спросить у начальника.

– …Топором, известное дело. Покуда спали. Прямо в постелях. И домик обчистили подчистую, – продолжала выдавать информацию первая старушка.

– Так что там грабить у пожилых-то людей? На похороны разве что, – со знанием дела отвечала вторая. – Так и не нашли кто?

– Нашли, знамо дело. На следующее утро и отыскали душегуба.

Еле заметная пауза. Бабке не чужда теория драматургии момента.

– Ну-ну! Кто же это?

Мне самому стало интересно.

– Так алкаш местный. Из той же деревни.

– Выпить, что ли, не на что было?

– Вестимо дело.

– А как нашли?

Толковая какая старушка! Я сам точно такой же вопрос задал бы на этом этапе. Недооцениваем мы старость…

– Так ведь по следам! Ирод этот выходил ужо из дому, так и собаку старую да глухую зарубил. Та даже и не тявкнула ни разу. А он в раж вошел, остановиться не мог. И пятна кровавые по снегу до его дому так и тянулись. Через всю деревню. А утром, как нашли его, он пьяный и оказался. В одной руке бутылка, что в доме у убитых взял, а в другой – топор в крови.

Странный какой-то убийца. Тоже какой-то театрально-демонстративный.

– А говорил что?

– Так поди ж знай! Мне не докладывают. Только понятно и так: трубы горели.

Со знанием дела говорит бабуля. Знакома не понаслышке. Дед, что ли, бухает?

– Моего старого, почитай, как прижмет раз в месяц, так лучше самой дать, – подтвердила мою догадку рассказчица. – Рука у него… ух, тяжелая. Так неделю и пьет беспробудно. Тихо и культурно. Только и успевай подносить, чтобы не осерчал. Говорит: «Я в Адлер уехал». Запой, стало быть. А как вернется снова, считай, «из Адлера» – душа-человек!