Алан Дар - Желтая пыль

Каждый из них был способен на трусость. Отец разменял бы Отца Джереми в два счета, заикнись тот о правде смерти Колина, мать бы сдала отца со всеми потрохами, возникни у него проблемы, Стентон бы заложил своего кореша-зама, ради сохранения теплого местечка директора. Это обычная схема. Мы все закладываем друг друга, когда нас припирают к стенке. Каждый из вас, прежде чем клясться в верности кому-либо, подумайте, а что вы будете делать, когда увидите перед собой дуло пистолета, готового размазать ваши мозги по стенке, молоток судьи, готового упечь вас на хуеву тучу лет за решетку, вашу репутацию на волоске от публичного уничижения, ваше состояние, в конце концов, на грани полного исчезновения? Что будете делать вы?

«Что вы бубните?» — Стентон посмотрел на меня своим равнодушным холодным взглядом. Сука. Он прервал очень важный счет. Я считал количество вздохов моего отца. Как его грудь вздымалась и опускалась. Вообще, он дышал реже меня. Наверно его легкие за раз вмещали гораздо больше воздуха чем мои. Но ведь он и больше меня в несколько раз. Вообщем, я был очень увлечен процессом. Это не самое страшное из моих увлечений. Считать количество вздохов. Сука Стентон сбил меня. Я пропустил два или три или десять вздохов и все уже не имело смысла. Черт. Я был готов раскрошить ему голову. Ему же было похуй на то, что я там бубнил. Это была демонстрация своего превосходство. Он помечал границы своей власти. Своим вопрос он как бы заявлял. Когда я спрашиваю, ты должен отвечать. И так будет всегда, пока ты будешь учиться в моей школе.

«У него бывают иногда заскоки, не обращайте внимания, это все ерунда» — отец потрепал меня по голове, как бы говоря Стентону, что я тот еще придурок и брать меня всерьез не стоит. Заскоки. Вот как они это называют. Похуистичные придурки с претензией на родительство.

Знал был отец, как жалко он выглядел в этом момент.

«Ну хорошо» — Стентон встал, давая понять, что дело решено и нам пора расходиться. Стентон мог избежать этого долгого нудного переглядывания, если бы сразу сказал — мальчишка принят. Он ведь изначально знал, что я буду принять. Ну блять с самого начала. Но нет, жажда демонстрации своей власти, этот эксгибиционизм потенции берет вверх над разумом.

Отец горячо пожал руку Стентону. Мать бросилась делать то же самое, напялив на лицо маску величайшей благодарности. Лицемерная сука. Тогда я вдруг подумал, как наверное это уныло быть взрослым. Как наверное печально взрослеть. Да и для чего? Чтобы превратиться в таких же лицемерных пидорасов, проживающих представления о жизни, вместо самой жизни? Одно радовало, через два дня, спустя каких-то сорок восемь часов, прибавьте еще 12 сегодняшних, итого, спустя шестьдесят часов, я буду сидеть в школе, вдалеке от нашего ебучего музея памяти Колина, вдалеке от спятившей мамаши и всего того, что постепенно превращало меня в дурака.

Мы сидели в тачке. Отец привез меня в школу. У меня было еще минут десять перед началом уроков, и он решил непременно закрепить со мной материал нравоучений, окончательно испортивших мне прошедшие выходные. Отец взял с меня слово, что я непременно продолжу свои молитвенные ритуалы. Он лично контролировал меня утром и вечером, днем же оставалось положиться только на мою сознательность и добросовестность. Но так как ни первого, ни второго у меня не было и быть не могло, а отец это знал, он очень долго вдалбливал в мою бошку важность этого ритуала. Возможно даже применял свои дешевые НЛП практики. Но такие малолетние отморозки каким был я не поддаются никаким манипуляциям. Уж поверьте мне.

Я вышел из тачки. Передо мной стояло огромное одноэтажное здание. Несмотря на то, что мой городок редкостное захолустье — в училась целая тысяча недоумков, переживающих пубертатный период.

Меня ожидал новый мир, ранее неведомый мне. Новые люди, все эти мальчики и девочки, которые остаются друг у друга по выходным, ходят в кино с друзьями, а зимой пытаются закопать друг друга поглубже в снег, все эти дети, которым позволено шалить, и, не считая, спускать баксы на рождественской ярмарке. Между ними и мной лежала пропасть. И чем старше становился я, тем больше разверзалась пропасть между нами. Чем легче были они, тем более тяжелым, сложным, неповоротливым казался я.

По правде говоря, школьники оказались гораздо более дружелюбными, чем я ожидал. Меня приняли нормально, несмотря на то, что я заявился под конец учебного года. А некоторые относились ко мне с особым сочувствием и старались всячески помогать. В школе было гораздо интереснее чем дома. Естественно, я сразу же забил на данное отцу обещание непременно молиться в обед. А еще я заметил, что я был гораздо взрослее своих ровесников, хоть некоторые из них и были горазде выше или умнее меня. Дело в том, что у них у всех было право на капризы и родительское сочувствие, в то время как мне недоступно было ни первое, ни второе.