Борис Орлов - Святой Грааль [СИ]

Как же так получилось, что Джону и Беренгарии, единственным моим близким людям, грозит моя же собственная мать? И ведь ничего с этим не сделаешь. Если только…

Беренгария не писала мне после того, как уехала из монастыря. И я ее не виню. Она опасается не меня, а моей матери. И вполне обоснованно опасается. Но я-то могу написать ей? И повод есть вполне веский. А для благородной дамы просто обязательный — соболезнования.

Сегодня же и напишу — пока мать не вернулась вместе с Джоном. Вот только съем чего-нибудь. Например, яблок. Или грудинки? А лучше яблок и грудинки…

Да уж, заснуть в ту ночь лондонцам было не суждено. Примерно через час после того, как очумевший от усталости гонец свалился на руки встречающих и прохрипел: "Ликуйте, люди! У короля Робера родился сын!", разбуженный троими родичами Маленького Джона королевский алхимик Эдгар Годгифсон, спросонья сунул факел в бочонок не с фейерверками, а с порохом, и бухнуло так, что не то, что в Лондоне — в Оксфорде вороны с деревьев попадали! Впрочем, бог и в этот раз оказался на стороне дураков и пьяных: никого не убило и не ранило, только Вигмунда — почтенного отца семейства из рода Литлей шваркнуло в колючую живую изгородь, да самого преславного алхимика уронило в сточную канаву. Но всё это прошло почти незамеченным, потому как в Тауэре уже началась Большая Королевская Пьянка, вскоре выплеснувшаяся на улицы города…

Ветераны "Второго Интернационального пехотного полка Красных Швабов, да заступится Святая Дева Мария Тевтонская за их врагов" вошли в город с юга, а "Отдельного Валлисского Ударного батальона Героев, Презрительно Смеющихся Смерти В Лицо, имени Святого Чудотворца Давида из Вэллиса" — с севера, и двинулись навстречу друг другу, не пропуская ни одной улицы, ни одного переулка и ни одного дома. И отовсюду они извлекали мирных, насмерть перепуганных обывателей, после чего разворачивалась примерно следующая сцена…

— … Tovarishch efreytor! Ещё одного нашли!

— Тащи его сюда! Поставьте передо мной! Та-а-ак, и кто это тут у нас?..

Факел тычется чуть не в самое лицо бедолаги…

— Ага… Как звать?! — громогласный ефрейторский рык эхом мечется по улице. — Кто таков будешь?!

— А… ва… это… Эгфри я… Эгфри Огсон, значится… бочар…

— Ага… А короля нашего ты любишь?

— Дык… я ж… конечно!..

— А па-а-аччему тогда трезвый?! У короля Робера сын родился, а ты не рад?!

— Да как же… я ж… не знал я, ваша милость…

— Какая я тебе "милость"? Я не милость, а tovarishch efreytor! А вот ты… Раз нашего короля любишь и уважаешь — пей!

Перед обалдевшим бочаром появляется полуведерный кубок с элем и кусок хлеба с копченым мясом, которые по цепочке передали из обоза…

— А ну — до дна, за славного короля Робера и его первенца!

— Бульк-бульк… ик… бульк…

— До дна я сказал! Вот, молодец… Теперь закуси, Эгфри Огсон, бочар, да беги домой. Буди всех своих и волоки их к Тауэру — там Пресветлый король Робер велел для всех столы накрывать! Ну!

— Вечна… ик… ой! Многая лета королю! Ик… Ур-р-ра-а-а-а! Spartak champion!..

… А в Тауэре уже пылали факелы, на каждом очаге и в каждом камине жарилось что-то свежее и вкусное, во всех залах стояли открытые бочонки с элем и вином. Мои соратники подошли к делу празднования дня рождения наследника обстоятельно и всерьез…

— В-владетельный зять м-мой!..

Ого! Как это сенешалый Мурдах ухитрился ТАК надраться всего за час?! Он уже и на ногах-то не очень — вон как его штормит!..

— Эй, кто там! А ну, помогите-ка Великому Сенешалю сесть!

Не прошло и пяти минут, как бывший шериф Нотингемский был усажен рядом со мной и тут же полез целоваться, обниматься и признаваться в вечной любви и преданности…

— В-вот, я ж ещё т-тогда… у Дрейволда… понял: э-эт-то — не Хэбов сын… — тут его качнуло физиономией в мясной пирог с подливкой, и дальше свою речь он продолжал еще более невнятно, так как постоянно облизывал длинные усы. — В-вот… а ведь в-вы меня… ц-царствен… зять м-мй… как последнего пса!.. И я… п-понял… так громить рыцарей… н-не м-может никт… только наследник великих Генриха и Ричарда… чтоб ему… на тм… свте… ик…

Тут его вдруг пробило на слезы, и он принялся рассказывать мне, как он страдает, что повесил атамана Хэба, и как ему горько, что он — Хэб, не дожил до сегодняшнего светлого дня. Тесть так расчувствовался, что встал из-за стола и, рыдая, двинулся к отцу Туку, оторвал его от благочестивого поглощения бочонка мальвазии и доброй половины жареного оленя, сообщив нашему архиепископу, что все прошлые грехи его безумно тяготят — особенно гибель благородного Хэба! — и потому он желает уйти в монастырь. Немедленно…