Павел Бычков - Разговор над землей. Франция, 1937 год

— И где вы работаете?

— На Марсельской судоверфи. Строим крупнейший в мире лайнер.

— Больше «Титаника» и «Бисмарка»? — явно заинтересовавшись, спросил сержант.

— Больше, — утвердительно ответил Виктор.

— Да вы действительно, должно быть, оптимист, раз, занимаясь чем-то подобным, надеетесь на лучшее, — чуть ли не со смехом ответил вояка.

— Разве надежда — это не двигатель всего человечества? — вмешался внезапно женский голос за спиной. Собеседники практически одновременно обернулись и увидели перед собой хорошенькую молодую особу лет двадцати шести в летнем бежевом платье и длинных белых перчатках.

— Кажется, кто-то из поэтов прошлого века сказал, что надежда — это «необоримое дыхание　 жизни», — заключила незнакомка, присаживаясь к ним за столик.

Мужчины привстали, а потом вновь уселись на свои места.

— Элен, — сказала она, протягивая руку в перчатке Виктору. — Надеюсь, вы, господа, разрешите присоединиться к вашему спору? За другими столиками занято, а к тому же еще и страх как скучно.

— Мы не спорим с месье Буше, — решился ответить ей сержант. — Мы лишь говорим на разные темы, вот вспоминали армейское прошлое.

Виктор еще раз пристально посмотрел на девушку. Ему вспомнился марсельский пляж, прогулки по мокрому песку, освещенному заходящим солнцем, другая девушка рядом с ним и какой-то нелепый старик, обгоняющий их на старомодном, скрипящем велосипеде, который буксовал и вилял на мокром песке. Картина зажглась и потухла, как в телейдоскопе.

— Я точно могу вам сказать, что разговор о войне заведет вас в дебри политики, а там совсем близко и до спора, — вырвал его из воспоминаний женский голос.

— Не верю я, что два человека, прошедшие сквозь такой ад, будут ссориться по пустякам. У нас в батальоне, например, было много атеистов. В начале войны эти самые атеисты насмехались над католиками и прочими, любили подшутить как-нибудь. Но когда тебе шесть лет подряд сбрасывают в вонючий окоп тонны свинца и ты, барахтаясь в грязи и собственном дерьме, отчаянно пытаешься выжить, волей-неволей задумываешься, что там за чертой — только такой же ад или все-таки рай.

— А я, наоборот, слышала, что на фронте люди теряли веру, — сказала Элен.

— Так и было, — наконец прервал свое молчание Виктор, — атеисты обретали зыбкую веру, правоверные христиане ее теряли. Потому что это всего лишь фантазия — каждый воображает себе что хочет: мусульманин, буддист, иудей. Посмотрите на Германию — там создается новый человек, без предрассудков и сомнений. Нет религии, нет бремен неудобоносимых.

— Ни к чему доброму это не приведет, — заворчал сержант. — Сначала Италия, потом Германия, теперь Испания, а еще они берутся захватывать Австрию. Им и всего мира будет мало.

— Я вовсе про другое, сержант. Вот пару лет назад я читал одного немца, у него статья была о том, что в будущем все религии исчезнут, станут ненужными. По-моему, именно это и происходит сейчас в Германии.

— Мир без религии — очень, очень может быть, — сказал старый солдат, глядя на свои туфли. — Все может быть. Мир самоубийц, проституток и содомитов. Вполне верю, что это — наше будущее.

Над столиком на некоторое время нависла тишина.

— Кто-нибудь хочет спуститься со мной покурить? — спросил Виктор.

Сержант лишь отрицательно помотал головой.

— Я пойду, — сказала, вставая, Элен.

Они вышли из ресторана, прошли через салон и по коридору мимо кают, потом спустились на нижнюю палубу. Там было шумно, еще хуже, чем наверху, — гремела посуда на кухне, в каютах второго класса ютились бедняки, провинциалы, те, которым не хватало мест, спали прямо на своих набитых барахлом тюках, то там, то здесь попадались подозрительные компании, где люди играли в карты либо тайком выпивали. У входов в отсеки безвылазно дежурили стюарды-контролеры.

Вход в курилку закрывался на пневматическую дверь, внутри было крайне тесно, и, чтобы попасть внутрь, надо было подождать, пока освободится место. Попав наконец внутрь, Виктор прикурил от электрозажигалки, вмонтированной в стену, и стал смотреть сквозь толстое стекло иллюминатора.

— Мне понравился этот ваш знакомый, старый капрал…

— Сержант, — поправил Виктор.

— Да, сержант, — продолжила Элен. — Я даже хочу набросать его портрет, пока еще помнится его лицо. Упрямый и честный, на таких только и держится мир.

— Никакой он мне не знакомый, — процедил мрачно Виктор. — Так, старый дурак, решивший поспорить в дороге.