Сергей Катуков - Мастер облаков

Гостиная комната, где принимал Витя, — Виктор Перфильев, олигарх «третьей гильдии», держатель всероссийской сети фаст-фуда, — на удивление, была отделана очень стильно.

Низ — в тонах кардинальско-красного цвета, верх — в рассыпанной по потолку лаврово-зеленой листве деревца, ведшего свои стволы из огромной толсто-глиняной вазы возле окна. Стены побелены нарочито небрежно. Так что под известкой проглянуло бетонно-бесцветное основание. Доминанта — стол, заправленный шикарной багряной скатертью, с рельефной плотной драпировкой возле пола. Вокруг стола — задумчивые стулья, выгнувшие подлокотники, резные спинки и копытца оснований ножек в жеманном, похожем на растительное, витье.

К дальней стене прижат вплотную большой коричнево-кремовый секретер. С мягкими, словно не вырезанными, а выплавленными по углам узорами, как роспись сливками по торту.

И, наконец, люстра спускалась к столу на ржаво-красном анкере, с витым, как у рыбачьего бура, декоративным змеем по всей длине. Висящая прозрачным, пространным, хрустальным пауком — с локтями, переходящими в пурпурный стеарин свечей.

Что касается дизайна самого олигарха, засевшего за столом в халате медвежьего цвета, то он был предсказуем настолько, насколько из образов всех предшествующих охранников, как из пазлов, можно было сложить нечто целое. Создавалось впечатление, что перед нами прошла галерея цирковых братьев-силачей, составивших гимнастическую фигуру, — это и был их хозяин. Единственное, что отличало от них Витю — круглые, как у Макаренко, очки. И на столе перед ним — свежий The New York Times, конечно, на английском. И серебряный поднос с неистребимыми, похожими на россыпь белых грибов, гамбургерами.

Витя качнул головой, разрешая нам присесть, посмотрел поверх очков, приподняв колючие брови, топорщившиеся под стать короткой, взъерошенной после утреннего душа шерсти прически.

Лео представил нас хозяину квартиры. Оставшись стоять, когда мы присели, вытащил несколько рулонов, сложенных у меня между телом и правой рукой. Сдернул глухим струнным звуком резинку и развернул одну из картин, скатанную красками вверх.

— Виктор Михайлович, вот новая картина одного нашего художника, — он уважительно слегка наклонился в мою сторону, — Тимофей Аляпкин. Талантливый, самобытный художник, долго пребывал в неизвестности. Что не мешало ему развиваться и идти вперед.

Затем быстро оглядел полотно сверху вниз, словно читая крупный шрифт, и что-то сообразив, приободрился.

— Эта картина написана в стиле кубизма.

Действительно, на холсте был изображен разноцветный ансамбль из большой круглой пирамиды, упавшей на бок, и меньших по размеру шаров. По четырем сторонам стояли кубики.

Следующая фраза заставила всех тревожно задуматься:

— Это — «Дама в яблоках». Дама, — Лео шершаво обвел ногтем вокруг пирамиды, — Яблоки, — потыкал в «яблоки», т.е. в шары. — Кровать — …аз, два, …ри, чтыри, — щелкнул на каждый счет возле квадратов. — Аллюзия и переосмысление «Данаи» Рембрандта. Самое оригинальное, какое я видел.

Я посмотрел на Лео со страхом и восхищением.

Полотно мне попалось под руку случайно. Это был не самый лучший образец моего «кубизма». Раннего, я бы сказал. Выстраданного между ипохондриями. Названного «Шутка Арлекина». Имелась в виду судьба, бросающая игровые кости, под которыми подразумевались человеческие жизни.

«Дама в яблоках» несла в себе, конечно, более жизнеутверждающий подтекст. Особенно, если вспомнить рембрандтовскую обнаженную натуру.

Взгляды повернулись ко мне.

Я кивнул, словно проглотил сухой ком.

— А вот здесь… — На этот раз судьба выбросила сине-серый пейзаж, на котором растиражированно поднимались оранжево-желтые столбы. — Это, видимо, импрессионизм… точно, подмосковные дачи… прудики… грачи улетают… осень…

— Унылая пора, очей очарованье, — подсказал бесстрастным, как будто с издевкой, математический голос олигарха.

— Точно, Виктор Михайлович, так и есть! — Звонко брызнул голос Лео.

— Это Зюзино, возле Раменского… пленеры три года… — попытался я, было, вставить.

— Превосходный образец психологического импрессионизма! Мир теней! — Лео подергал руками, чтобы полотно пошло волнами и затрепетало, — И только узкие, словно остатки солнечного тепла, узкие дверцы в лето…

Дальше пошло плавнее и разговорчивее. Лео хвалил, Витя прихваливал, я кивал. Леша и мадам молчали, по-куриному осматриваясь.