Андрей Земляной - Тени дня

«Фортуна» была местом солидным. Тут играли полицейские чины, купцы средней руки, промышленники, и вообще весь полусвет. Попасть сюда было тяжело, но дело того стоило.

У Прокопа Игнатьича Сухорукова что держал заведение появлялись вполне приличные барышни из модисток и курсисток, можно было обсудить важные дела в отдельных номерах с охраной, и при необходимости уйти чёрным ходом которых было аж три штуки. Ну и кроме того была даже пара стряпчих1 готовых правильно оформить дарственную или залоговую бумагу, чтобы после, в суде, не возникло никаких проблем. А драчливому клиенту быстро вправят мозги людишки Дюхи Тамбовского, что получал особую плату за помощь в таких вот делах.

Рядом за соседним столом трудились каталы Петра Ковалькова — носившего погоняло Коваль, обчищавших в этот раз залётного сибирского купчишку. Но Коваль был мелким жуликом, а Пономарь ходил под самим Калитой — Евно Азефом, и был «козырным». То есть предъявы если такие случатся, нужно было адресовать самому Калите, а тот зряшного беспокойства по пустякам не терпел и предъявляющего могли самого потерять в Неглинке.

Свой высокий статус Пономарь оправдывал, раздевая до исподнего представителей служивой аристократии, и купцов из «Серебряной Гильдии». Работал артистично, с выдумкой, и ещё ни разу не был пойман на шулерстве, так как манипулировал картами с поистине дьявольской ловкостью и скоростью, посвящая занятиям по два часа в день.

Пономарь сдал лоху вальта, чтобы у того стало двадцать, и начал сдавать себе. Но стоило подать туза из кармашка в рукаве в левую ладонь, как руку пронзила такая адова боль что на глазах, выступили слёзы. Проморгавшись, катала увидел, что кисть руки с наполовину выехавшим тузом пришпилил к зелёному сукну кинжал с тяжёлым треугольным лезвием, с простой металлической рукояткой, глубоко войдя в дубовую столешницу. Зелёное сукно быстро намокало кровью становясь чёрным, расплываясь уродливой кляксой по столу.

— Господа! — Николай встал, смахнув с соседнего стула девицу, и жестом подозвал к себе охранника. — Прошу вас засвидетельствовать шулерство.

А когда Копыто, игравший по левую руку дёрнулся к руке Пономаря пытаясь скрыть улики, откуда-то, словно из воздуха, появился воронёный Громобой и заглянул прямо в глаза жулику, от чего тот сразу откинулся назад, не пытаясь дёргаться.

Для этой операции Николай Белоусов полностью сменил внешность и сейчас был скорее похож на отставного майора, прогуливающего нежданное наследство. Вислый и чуть сизый нос, глаза, отдающие красным, словно от бессонных ночей, едва заметная седина, и неестественная бледность лица, вкупе с усами, бородкой и расширителями носа, делала боярича неузнаваемым, что уже пригодилось, так как на пути к каталам, его захотела пощипать залётная банда, которую пришлось поделить на ноль, чему были нежданные свидетели, затем парочка каких-то дурных персонажей, сдохших без лишнего шума и банда совсем отмороженных гопников, решивших взять его на смык2. Так что путь к цели не был простым и чистым. В обычной жизни, Николай никак не пересекался с криминалом, просто ходя другими путями, но подвыпивший чиновник, в образе которого предстал Николай, одетый в хороший костюм, и заходивший в злачные заведения, не выглядел опасным, а выглядел хорошей добычей, на что и купились в конце концов те, кто нужно.

Но теперь, когда главный фигурант дела был взят на «горячем» оставалось совсем немного. Получить от него деньги, документы ну и всё то, что тот пожелает отдать, чтобы умереть тихо и спокойно и в последствии не пугать судебных медиков своим видом.

Николай взялся за это дело по личной протекции князя Голицына, который имел к сему какие-то свои расклады, но Николаю было достаточно просьбы его покровителя и друга, ещё ни разу, ни словом, ни делом не подводившего молодого офицера и боярич очень ценил это отношение. Ну и кроме всего, он, ещё с детских времён искренне ненавидел всяких жуликов и бандитов. С того самого дня, когда, проезжая станицу Попасную, увидел семью у которой увели всех трёх лошадей, сразу уничтожив крепкое крестьянское хозяйство, низведя его до побирушек. Тогда он, выгреб всё из своей копилки, добавив из дорожных денег, отдал отцу семейства, чего им с трудом, но хватило бы на лядащую лошадёнку, а значит семья не пошла бы по миру. Но и после, видя попадающиеся иногда скрюченные трупы конокрадов, насаженные на кол, никогда не отворачивался, а лишь улыбался словно подтверждая приговор общества. Собаке — собачья смерть.