Василий Панфилов - Детство

— А и не убудет с него, — фыркнула презрительно Аксинья, проходя мимо, и крутанув жопой, нарочно задела меня подолом, на что мать промолчала, поджав губы. Малые, не понимая толком происходящего, крутились вокруг, блестя глазами.

— Мам, — дёрнул мать за подол маленький Стёпка, — а дармоед совсем-совсем уезжает?

Стрельнув глазами в мою сторону, тётка не ответила, только мимоходом погладила малыша по русой головёнке.

— Совсем, — с каким-то вызовом сказала Аксинья, возясь у печи. — Без возврата!

Последние слова она пропела, крутанувшись округ себя. Вздорная девка!

Скрипнула дверь сеней и в дом зашёл Иван Карпыч, запустив морозный воздух, густо приправленный запахами хлева.

— Гнедка запряг, — деловито доложил он, глядя сквозь меня, — не задерживайся!

Обжигаясь, выпил кипяток с собранными по осени листьями малины, и встал из-за стола. Перед глазами расплывалось, и я неверяще провёл руками… слёзы?

Отвернувшись, быстро обул ботинки. Старые, разношенные, но ещё крепкие. Мать покупала ещё, по случаю. Сам-то не помню, да и узнал случайно.

Тётка-то о матери говорить лишний раз не любит. Я попервой, когда болесть уходить стала, расспрашивать было начал. Отмалчивалась тётка-то. Губы подожмёт, да отвернётся, а и ответит если, то лучше бы не отвечала.

Сверху зипун [16] Зипун был своего рода крестьянским пальто, предохраняющим от стужи и непогоды. Носили его и женщины. Зипун воспринимался как символ бедности. , на голову драную шапку, увесистый узелок со старой одёжкой в руки, и всё, я готов! Чего медлить-то?!

— Неласковой какой, — шипит Аксинья вслед, будто не сама только что радовалась, змеюка рябая! Только что чуть из избы не выпихивала, а тут же – неласковой!

Ворота уже настежь, и Карп Иваныч, не медля, вывел Гнедка под уздцы.

— И куды это поехали? — поинтересовалась соседка, бабка Феклиха, изнемогая от любопытства.

— В город, — важно пригладив русую бороду с редкой проседью, молвил Иван Карпыч. — В учение отдаём, стал быть. К труду крестьянскому пащенок не способен, так может, хуч там кус хлеба заработать сможет.

— Это да, это да, — закивала головой старуха, — негодящий он, как есть негодящий. Мамка его, помню… ишь вызверился, ирод!

Дряхлая, но всё ещё шустрая по необходимости, старая ведьма живо отскочила назад.

— Я вот тебе ухи… у, ирод!

Погрозив скрюченным пальцем, подойти не решилась.

— Н-но! — Иван Карпыч, тая усмешку, упал в сани и щёлкнул кнутом. Мерин послушно начал неспешное движение по деревенской улице, цокая подкованными копытами по мерзлой земле. Соседи с любопытством провожали нас взглядами, то и дело заводя разговоры.

Иван Карпыч охотно останавливался, и скоро вся деревня была в курсе происходящего. В город меня отдают, стал быть, потому как к настоящей мужицкой работе негодящий.

— Егоор! — на меня налетел заплаканный полуодетый Санька. — Дядька Иван, ну что ж вы…

Мужик только дёрнул плечами, и дружок мой отстал.

— Егор, ну ты чего? Зачем в город-то? — запрыгнув на сани, тормошил меня Чиж. — Оставайся! Попроси тётку-то, а?!

— Неча! — прервал его Карп Иваныч. — Счас кнутом получишь! Не твоего ума дело, сопливец!

Санька соскочил с саней и зашагал рядом, то и дело срываясь на трусцу.

— Как же так…

Стиснув зубы, дёргаю головой в сторону Ивана Карпыча. Отстал Санька далеко за околицей, замёрзнув окончательно. Видя его заплаканные глаза, и сам разнюнился. Соскочив с саней, обнял его крепко и прошептал горячечно:

— Я вернусь, Санька! Верь! Не быстро, но вернусь! Пройдусь по деревне в лаковых сапогах, при богатом картузе и с гармонью. Пройдусь, и кланяться никому не буду, особливо тётке! Мимо пройду, как и не родня! Только тебе и бабке твоей! Будут знать!

Догнав сани, запрыгнул, и больше не оглядывался.

К железке [17] Железной дороге. подъехали под самый вечор. Народищу! Иван Карпыч, такой важный и осанистый в деревне, съёжился чутка и будто полинял весь, даже меньше стал. Оглянувшись на меня, он цыкнул раздражённо зубом и расправился было, но ненадолго. Первый же встреченный полицейский, и дядька снова съёжился, уже не оглядываясь на меня.

К самой станции подъезжать не стали, свернули куда-то в сторону. Пару раз спросив дорогу, заехали в скопление домишек, стоящих чуть не вплотную друг к дружке.

— Как они живут-то здесь? — изумился я. — Даже огорода ни у кого, почитай и нет!

— В городе ещё хужей, — с каким-то злорадством отозвался Иван Карпыч, стуча кнутовищем в ворота. — Илья Федосеевич!