Алексей Вязовский: Казань

Появились два кованных железом огромных сундука. Зазвенели пятаки, гроши, полтины. Молящиеся взапуски друг перед другом изъявляли свою набожность. Подъезжали купеческие семейства на дрогах, на линейках, протискивались вперед, швыряли в сундуки серебряные рублевки, золотые червонцы. В воротах густо толпились молящиеся, не было ни проходу, ни проезду.

Вечером повалил снег, но народ не расходился. Черное месиво людей возле ворот опоясалось со всех сторон пылающими кострами. Тысячи зажженных свечей в руках молящихся, подобно ивановским червячкам, светились из ночного мрака. Трепетный свет от них падает вниз в толпу, вырывает из тьмы лысые, кудлатые или крытые платочками головы.

Всюду разрозненные, отрывистые выкрики, вопли, стоны, звяк медных пятаков, непрестанные всем хором возгласы: «Пресвятая богородица, спаси нас!» И где-то ловили, избивали карманников, где-то истошно вопили: «Караул, грабят!» Откуда-то налетала разгульная песня беспросыпных отчаянных гуляк.

К сундукам быстро подошли семеро бравых солдат-гвардейцев, с ними унтер-офицер и двое консисторских подьячих с сургучом и печатью. Молебны у десяти аналоев, расставленных на приличном расстоянии друг от друга, сразу прекратились; все взоры повернулись к сундукам; стало тихо и тревожно.

Подьячие, приблизясь к страже из богомольцев, твердо сказали:

– Владыкой Амвросием повелено казну в сундуках опечатать, дабы она…

В толпе кто-то заорал: «Бей подьячих!» – и вооруженные чем попало люди оравой бросились к бравым солдатам, смяли их, отняли ружья. Солдаты, едва вырвавшись из рук бунтовщиков, обнажили тесаки, стали защищаться.

Опрокинутые подьячие, дрожа от страха и заикаясь, вопили: «Мы повелением владыки Амвросия сие творим, помилуйте!» Завязалась свалка.

В соседней церкви ударили в набат, при рогаточных караулах на улицах – бой трещеток. А следом зазвонили в колокола и в других церквах и на Спасской башне.

Вскоре страшным сплошным звоном всколыхнулась вся тьма Москвы от края и до края. Где-то пушка глухо ухнула, либо ударил далекий громовой раскат.

– Братцы, набат, набат… Чу, пушка! – народ еще больше распалялся – Зачинай, братцы, зачинай!..

Вмиг сундуки были опрокинуты, толпа, смяв духовенство, повалив аналои, набросилась на деньги, снова закипела отъявленная ругань, дикий крик и кровопролитье.

Вся площадь громыхала гвалтом, воплями, неистовыми криками: «Караул, караул! Грабят… Бей их, бей начальство, дави толстосумов! Жги! В Кремль, братцы, в Кремль!»

На дороге к Кремлю выстроилась рота секунд-майора Смирнова. Выставив штыки гвардейцы перегородили улицу. Гомонящая толпа сначала замедлилась, потом и вовсе остановилась.

– Хватит бунтоваться! – вперед вышел высокий, носатый, в белых буклях Смирнов – Расходись, православные, покуда не пальнули.

– Что и в робятишек будешь стрелять? – из толпы вытолкнули нескольких плачущих детей – Окстись, Смирнов!

– У тебя в войсках Петра Федоровича сынок, подпоручиком!

Толпа засмеялась.

– Об том всем ведомо!

– С дороги, с дороги!

Смирнов покраснел, сделал шаг назад. Штыки гвардейцев качнулись вниз. Толпа радостно повалила вперед, расталкивая солдат.

– Кто главный?

"Карэ" молчало. Офицеры ошарашено смотрели на меня конного, держащего красный флаг. Стяг перехватил в последний момент у казаков и это стало удачным решением. Одно дело убить "самозванца". Другое дело выстрелить в знаменосца.

– Я – вперед шагнул носатый подпоручик.

– Представьтесь – моим голосом можно было замораживать воду.

– Подпоручик Смирнов.

– Почто бунтуетесь, господа офицеры?

– Не хотим служить самозванцу! – гордо ответили из "карэ".

– Значит, я, внук Петра Великого и законный царь Всероссийский – самозванец. А Екатерина Алексеевна, немецкая княженка, покушавшаяся на меня, да правящая милостью Орловых и прочих полюбовников – законная царица дома Романовых? И вы ей готовы служить?

"Карэ" сконфужено молчало. Убойный аргумент. Прав на престол у Екатерины как бы не сильно больше.

– Смирнов – я спешился, подошел ближе к офицерам. Флаг в моей руке трепался и щелкал на ветру – Я же разумею все. Вы из-за Фреймана бунтуетесь. Он стал последней каплей, так?

– И он тоже – тяжело вздохнул подпоручик. "Карэ" навострило уши.

– Так знайте. Не из-за перехода ко мне повесился генерал. Нехорошо, конечно, читать чужие письма…. Сын его погиб на дуэли – я развернул письмо Фрейману, дал из своих рук взглянуть Смирнову. Казаки подошли ближе, Зарубин тоже приблизился, посветил факелом.