Елена Ершова: Рубедо [СИ]

Видел и Маргариту.

Солнечное золото струилось по ее встрепанным волосам, словно они тоже были сотворены из пламени. Оттого Маргарита совсем не походила на земных существ. Протянув руку, будто желая, но робея дотронуться до Генриха, она глядела на него глазами, полными вечернего неба и отблесков солнца в нем — в том небе и солнце была любовь, меняющая ход светил и планет. И она была полной и единственно правильной в насквозь искривленном мире.

«Видишь? — хотел сказать он ей. — Я излечился сам, и теперь излечу весь мир! Ничья смерть больше не будет напрасной…»

Приоткрыл губы, но сказать ничего не успел.

Его дернули за плечо. Перед глазами вспыхнули алые одежды — красные, красные, как маки, как вино и как кровь, — и что-то подло и огненно-жгуче ударило его под ребра.

Больно не стало. И Генрих не закричал — только успел перехватить занесенную вновь руку епископа: с лезвия капало алое.

Дьюла хищно оскалился, но все же разжал вывернутую руку. Нож звякнул о камни. Темные брызги оросили сапоги Генриха, но он не сразу осознал, что эта кровь — его.

Голову заполнил нарастающий звон: это кричали люди. Кричала Маргарита, и ее крик — безутешный, надрывный, полный боли и горечи проведенных в разлуке дней, — походил на вой попавший в капкан лисы, и она раз за разом нажимала на спусковой крючок, высекая лишь пустые щелкающие звуки.

Генрих приблизил к епископу искаженное болью и гневом лицо.

И столь долго сдерживаемое пламя прорвало тонкую человечью кожу — сутана воспламенились вмиг!

Дьюла хрипло завопил. Отпрянув, завертелся юлой на месте, вскинул к небу скрюченные пальцы, будто хотел дотянуться до Бога. Но лицо быстро плавилось, превращалось в хрусткие хлопья. Хлопьями облетала плоть — Генрих никогда не видел, чтобы человек сгорал столь быстро. Одеяние давно превратилось в пепел. И, рухнув оземь, мертвец в последний раз выгнул спину дугой и — растекся по камням зловонной черной лужей.

Последние язычки огня пыхнули на поверхности и погасли.

Словно человека, называющего себя его преосвященством Дьюлой, никогда не существовало на свете.

Генрих нащупал рану: она казалась небольшой, но глубокой, рубаха быстро пропиталась кровью, и кровь текла по запястью — но была непривычного золотого отлива и странно мерцала, собираясь в крохотные искры, которые, вспыхнув, превратились в огненные язычки.

Генрих попытался сбить пламя, но оно перекинулось на грудь. Лизнуло плечи. Огладило подбородок и что-то разорвалось под ребрами — так мучительно-глухо, что Генрих упал на колени и не почувствовал удара о мостовую.

Но сразу понял, что произошло.

Все начинается с распада. С мучительной белизны альбедо. С дистилляции и возжигания, чтобы после смерти превращается в божественное вещество.

Так Холь-птица от великой любви к будущему потомству сжигает себя в собственном пламени.

Так Генрих горел, чтобы великий Авьен стоял вечно.

— Я… умираю, — медленно вытолкнул он.

И вспыхнул весь.

Марго бросилась навстречу, но, протянув руку, тут же отдернула — от всей фигуры Генриха полыхнуло жаром. Гвардейцы остановились в отдалении, не смея приблизиться к живому факелу. Где-то гудела сирена пожарных экипажей. И Марго до боли закусила кулак, чтобы не потерять сознание. И застонала так, что сердце едва не разорвалось в ее груди.

Генрих горел.

Но — с удивлением заметила Марго, — горел бездымным пламенем.

Не причиняя вреда, огонь струился по телу, точно вода. Рана под ребрами затянулась как и не было, шрамы изглаживались на его теле и руках.

Генрих горел — но будто не замечал этого.

Искры подхватывались ветром и, отрываясь, взлетали вверх, к пламенеющему закату. У искр вырастали крылья, и вот не огонь уже, а мотыльки кружили над головами, уходя все ввысь, ввысь, к необъятному, непостигаемому небу.

Люди запрокинули лица и видела, как над их головами соткалась паутина огненных линий. И небо треснуло. И из раскрывшихся небесных хлябей хлынул ослепительный свет.

Марго застонала, закрывшись ладонями. Но свет, как и огонь, не жалил ее, а легким ветром пронизывал грудь. И голова пьянела радостью. И мышцы наливались силой и крепостью.

Приоткрыв дрожащие веки, Марго видела, как люди горстями черпали свет. Как, подставляя смеющиеся лица небу, ловили ртами огненных мотыльков.

И раны затянулись.

И чахоточные исцелились.

И слепые стали зрячими.

И помолодели старики.

Солнце вращалось над головами, размалывая прошлое в пепел и знаменуя начало нового мира, где не будет ни болезней, ни смерти, а только любовь. Великая, всепоглощающая любовь, предела которой не будет.