Александр Забусов - Византийский узел [litres]

– Попить дайте, – приложившись к баклажке с водой, Монзырев вытер грязным рукавом губы. Задал вопрос лешему: – Ты как тут оказался?

– Сказать по правде, даже не знаю, только вот потянуло что-то к этому месту. Вас всех нашел, тебя обиходил. Я тебя, Николаич, травками напоил, – леший заглянул в глаза Монзыреву, взвешивая его состояние через зеркало души. – Тебе покой потребен, седмицу на лавке полежишь, не думая ни о чем, здоровее прежнего будешь.

– Та-ак! А где это мы сейчас?

– Так городище ваше неподалеку, верст с десяток отсель, – леший махнул рукой в сторону опушки леса.

Поморщившись, Монзырев попытался встать, опершись на Сашкино плечо.

– Лежи… – Леший когтистой рукой припечатал его к стволу березы. – Рано тебе вставать.

– Князь где? – задал давно мучивший его вопрос.

Лица воинов посмурнели, разговоры заглохли, вокруг повисло гробовое молчание. Ответа уже было не нужно, все было сказано общим молчанием.

– Ясно!

– Николаич, ты не думай, мы его сюда уже мертвым внесли, чтоб печенеги над телом не глумились. Ему стрела в основание черепа вошла, сам знаешь, летальный исход… – Сашка вздохнул, словно чувствуя за собой вину в смерти князя. – Наш Пашка тоже погиб, вон они рядом лежат.

Горбыль указал рукой влево от себя. Кольцо воинов разошлось в стороны, сидящий Монзырев разглядел два десятка уложенных в ряд тел. Его глаза загорелись огнем, он встрепенулся, откуда и силы взялись. Уцепившись за Горбыля, с его помощью поднялся на ноги. Голова закружилась, слегка замутило, повело в сторону. Постоял, опершись о березу, продышался, сопровождаемый с обеих сторон Горбылем и лешим, неуверенным шагом приблизился к погибшим воинам. Помолчал, вглядываясь в спокойные, восковые лица. Не было сил склониться над Павлом, уже в прошлом весельчаком и балагуром, любимцем городковских отроковиц и просто другом. Ветерок бередил седой оселедец на макушке Святослава, под большим курносым носом в усах запеклась кровь, камни ушной серьги лучиками переливались, играли на солнце. Невольно в голову Монзырева пришло воспоминание из прошлого. Будучи из рода донских казаков, вспомнил объяснение деда Платона по поводу серег, еще кое-где носимых старыми дедами:

– Дай бог, внучок, чтоб в наших станицах старики носили по одной сережке в ухе до скончания веков. Это значит, что нет перевода казачьему роду. Серьга в ухе у казака говорит о том, что он старший в роду. А вот две сережки – это уже плохо, значит, последний из рода. Все, род может прерваться.

Вот и сейчас перед Монзыревым лежал старший в роду, и знал Толик, что с его уходом в стране начнется бардак – гражданская война. Княжичи, как бойцовые собаки, будут грызть глотки друг дружке.

– Прости, княже, не уберег я вас, – прошептал Анатолий. – И ты, Павлик, прости. Когда-нибудь однажды мы встретимся, я точно это знаю, обязательно встретимся.

Монзырев обернулся к молчавшим воинам и уже спокойным, уверенным голосом приказал:

– Лес рядом, собрать сухостой, срубить пару берез и сосен. Готовьте краду, в Ирий проводим братьев наших. Тризну отметим в Гордеевом городище.

Три сотни воинов, все, кто смог вырваться из лап печенегов, от берегов днепровской рони, устроили пышные проводы своему князю и погибшим в бою воинам. Когда языки пламени поднялись ввысь, а тела мертвых шелохнулись в огне, над полянкой пролетела стайка жаворонков.

– Видно, диды вышли родовичей встретить!

Загалдел народ, наблюдая за пролетом птиц.

– Сейчас подхватят души наших братьев и прямо в Вырий отнесут!

– Хороший сегодня день, Радуница! Повезло им.

Повернувшись лицом к живым, Толик произнес короткую, многим непонятную фразу:

– Радует меня, что братьев наших сейчас в Ирии диды по-людски встретят, и то, что не позволили мы всяким уродам из черепа нашего вождя чашу для пьянок сотворить!

Опираясь на плечо лесного хозяина, Толик двинулся через поляну, к знакомой лесной тропинке, за ними потянулись остатки выжившей дружины.

Веселый, звонкий смех дочери донесся со двора, тут же послышался нравоучительный голос няньки, выговаривающий детяти, чтоб вела себя потише и не шумела почем зря, так как родители еще почивают и не надобно их тревожить в такую рань. Уже давно проснувшаяся Галина улыбнулась, представив деловое и вместе с тем хитрое личико девочки, росшей шустрым, не глупым ребенком, баловницей, доставлявшей немало хлопот мамкам и нянькам. Скосила взгляд на еще спящего мужа. Еще не заживший шрам от сабельного удара бороздил правую сторону его лица, розовой полосой поделил бровь на две половинки, оставляя след на всей щеке. Аккуратно и нежно взяла его руку в свои ладони, приблизила к губам, поцеловала ее. Тихо откинула с себя одеяло, приподнялась, опустив ноги на пол, встала с ложа, подойдя к застекленному окну, выглянула во двор.