Матвей Курилкин: Мастер проклятий

Я смотрел на удивленные и восторженные лица родителей, и никак не мог справиться с ощущением всепоглощающего счастья. Одиннадцать лет прошло с тех пор, как я осознал себя в этом мире и в этом теле, а я все еще не могу привыкнуть к этому ощущению: у меня есть два родных человека, которые не станут любить меня меньше несмотря на любые мои неудачи и ошибки, и никакие успехи не заставят любить меня сильнее, потому что сильнее уже некуда. Тогда, одиннадцать лет назад, я впервые услышал имя Диего, которым меня звал нежный и немного печальный женский голос. Я совсем не понимал языка, на котором со мной говорят. Я чувствовал себя так, будто вот — вот отдам концы, не видел ничего, кроме смутных пятен, мое тело то сжигал жар, то сковывал арктический мороз, я обливался потом. В те моменты, когда я хоть немного мог соображать, меня охватывала паника, потому что последние мои воспоминания никак не состыковывались с нынешними ощущениями, и только ласковый женский голос помогал мне не расстаться с рассудком окончательно. Да еще ощущение прохладной ладони на лбу.

Потом, когда тело мое пошло на поправку, тоже было страшно. Осознать, что смотришь на мир глазами маленького ребенка, и мир этот совершенно точно не твой — то еще испытание для душевного здоровья. Но все это время меня поддерживала искренняя, жертвенная забота родителей. Я видел, как не спит ночами мать, как отец каждую свободную минуту тратит на то, чтобы посидеть со мной, как они придумывают все новые способы чтобы меня порадовать. С какой тревогой и затаенной надеждой смотрят на строгого доминуса — доктора, бывавшего у нас почти каждый день. Там, откуда я здесь появился, волей ли богов или благодаря какой — то случайности, этого у меня не было. Я не могу сказать, что был несчастен. Жизнь моя в том мире складывалась относительно благополучно — и даже, если быть откровенным, была более сытой и спокойной, но я ни разу не пожалел, что оказался здесь, в теле маленького умирающего ребенка. И ни голод, ни принадлежность к пораженным в правах «неблагонадежным» гражданам, не заставят меня изменить свое мнение, ведь там, в прежнем мире, у меня не было отца и матери. Точнее, были, конечно — откуда — то же я появился, но я их никогда не знал. От меня отказались сразу после рождения. Не знаю, наверное, у них были веские причины, чтобы это сделать. Я давно перестал винить ту свою мать и отца. Еще до того, как сам перенесся в эту реальность, а уж после… Возможно, именно благодаря тому, что не знал родительской любви в прошлой жизни, здесь я особенно остро оценил, какое это счастье, когда у тебя есть семья.

Я так никогда и не узнал, что же произошло с настоящим хозяином тела, в котором оказался. Ни следа воспоминаний, ни одной привычки, ни одного рефлекторного движения не осталось от моего предшественника. Впрочем, много ли привычек бывает у семилетнего ребенка? Что бы ни случилось с маленьким Диего, здесь его больше не было. Потому и чувство вины за то, что занял чужое место исчезло очень быстро. Раз случившееся — не мой грех, то лучшее, что я мог сделать — это отплатить добром за ту любовь, которую щедро дарили мне Мария и Винсенте Ортес, мои родители.

Сначала было непросто. Мне не только пришлось заново учить язык страны, в которой оказался. Помимо языка есть еще множество мелочей, которые должен знать любой, и даже нежный возраст не является оправданием незнанию этих деталей. Я не знал расположения комнат в доме, не умел пользоваться простейшими бытовыми предметами. Да что там, мне пришлось заново учиться есть. В семьях аристократов принято обучать детей этикету с ранних лет, так что мой ступор при виде многочисленных столовых приборов был очень заметен. Думаю, родителям нелегко дались эти несколько месяцев моей адаптации, и наверняка они ужасно боялись, что я так и останусь «дурачком», но ни разу за все это время на меня не повысили голос, и ни разу я не увидел в их глазах разочарования. Только тревогу. Впрочем, постепенно, по мере «выздоровления», эта тревога исчезла. Уже потом, спустя несколько лет я узнал, что меня все — таки проверили однажды. Отец рассказывал, что через неделю после того, как я встал на ноги, меня отвели в храм Гекаты [5] Геката — богиня рубежей, властительница всех границ и переходных периодов в человеческой жизни. Кроме того, она почиталась как защитница, отвращающая зло и выводящая на верный путь. Пропилеи [6] Пропилея — привратница . Это случилось после того, как я с воплем убежал при виде благодарственного ритуала Моросу [7] Морос в греческой мифологии — бог надвигающейся гибели, насильственной смерти, который подводит смертных к их смертельной судьбе. — за то, что пощадил. Ничего удивительного, ведь Морос — бог темный, и ни цветов, ни золота в качестве благодарности он не примет. Ему сладка чужая боль, и я вполне мог напугаться, видя, как отец взрезает себе вены покрытым изморозью кинжалом, и как кровь, струящаяся из ран, вихрем закручивается вокруг крохотной статуэтки сурового старика и опадает на нее красивыми красными снежинками. Родители же приняли мою реакцию за происки поселившегося в тело сына демона, и уже на следующий день я стоял перед алтарем Гекаты.