Алексей Борисов: Алтарь Святовита

– Что там происходит, Иоганн? ― высунувшись из-за шторки палантина, спросил Герман. ― Проклятые язычники бегут?

– Бегут.

– Это прекрасно! ― потирая руки в шелковых перчатках. ― Думаю, и нам пора ударить.

– Ты не так меня понял. Земгалы и латгалы бегут, бросая щиты. Новгородский король разбил этих предателей. Я отчетливо вижу его стяг.

– А Энгельберт, датчане?

– Мне жаль, они отступают по льду к Самолве.

На минуту в палантине воцарилось молчание. Шторка, больше не придерживаемая рукой, вернулась на место, закрыв роскошные носилки от людей. Затем зашуршали подушки, и изнутри донесся голос епископа:

– Это печальные известия. Господь давал мне знак, когда я потерял четки. Надо молиться.

– Знамена тевтонских братьев собрались в одном месте. Их окружают, – продолжал комментировать сражение Иоганн. – Мой бог, на одного нашего десяток новгородцев!

Именно это послужило сигналом для рыцарей дерптского епископа осмотреться по сторонам. Что что-то пошло не так и, возможно, проявить храбрость стоит в другом месте и в другой раз. Трусами ливонские рыцари не были, но знать, что расклад не в твою пользу, лишило их лихости. Именно этот козырь, объединивший в себе: браваду, лихачество, удаль, несомненно, отчаянность ― способствовал победам недисциплинированной рыцарской конницы. Идти же на выручку тевтонцам сломя голову, напролом, ни к чему хорошему привести не могло. В лучшем случае они оказались бы в окружении вместе. Чувствовали это владельцы плоскогорья между озерами Пейпус и Вирцерв, и томительно ждали, когда епископ отдаст команду идти умирать.

– Как там Андреас и доблестные братья Штанге? – внезапно прервав молитву, спросил Герман.

– Вице-ландмейстер еле дышит. Медикус говорит, что арбалетный болт прошел рядом с сердцем. Этот день он не переживет, а вот братья, хоть и истекли кровью…

– Достаточно, – прервал Иоганна епископ, – мы должны перевезти Андреаса в безопасное место. Я обещал Господу установить у себя мир, и я выполнил обещание. Новгородские варвары покинули наши земли. Теперь же я обещаю Господу добросовестно блюсти права церкви. Мой долг исповедовать Андреаса фон Вельвена.

Герман не мог не знать, что орденцы не попадали под юрисдикцию епископов. Имея дела только со своей курией, они исповедовались лишь братьям-монахам, а если и их не было, то любой член ордена имел право принять исповедь. Но в данный момент рядом с Андреасом был только медик, от которого и избавиться недолго.

– Он уже.

– Что уже? – тихо переспросил епископ.

– Вице-ландмейстер исповедовался, – негромко пояснил Иоганн.

– Когда?

– Когда медикус отказался вынимать болт из груди.

«Опоздал», – подумал епископ Дерпта. Языческое золото, о котором донес его шпион из лагеря тевтонцев, пройдет мимо рук.

Через секунду Иоганн приподнялся на стременах, и, изменившись в лице, заорал:

– Герман! Латгаллы бегут прямо на нас. Рыцари, я приказываю охранять палантин епископа.

Сам епископ уже свесил ногу из носилок и задом, неуклюже стал выбираться из них, бубня себе под нос.

– Я еще полон сил, чтобы сесть в седло. Коня мне! Проклятье, помогите выбраться, где мои четки?

– Вы обронили их на той стороне озера, – сказал кто-то из рыцарей.

– Так найдите их!

Исполнять просьбу духовного главы в розыске четок никто не стал. Пока Герман взбирался в седло, передовое охранение, состоящее из городского ополчения, ощетинившись копьями, вступило в бой с отрядом суздальцев. Полтора десятка всадников, увлекшись преследованием чудинцев, встретив боеспособное подразделение, метнули в их ряды пару сулиц и сразу отошли назад. Видимо, кто-то из десятников рассмотрел, что за тремя рядами пехоты врага еще много и нет смысла хлопать ладошкой, когда потребен кулак. Спустя десять минут после скоротечного боя рыцари Дерптского епископства стали уводить свои дружины в сторону Самолвы, где по представлению Германа ожидалось встретить Энгельберта. Вместе с датчанами они могли составить реальную силу в три сотни человек, и когда тевтонцам удастся вырваться из окружения, то контратаковав новгородцев, сумеют переломить ход сражения.

Бой, длившийся без малого полтора часа, перевалил за черту своего апогея. Всеми военачальниками того времени попавшие в окружение войска однозначно считались проигравшими. Одного тевтонца атаковали минимум два русича, и каково бы ни было мастерство кнехтов, устоять под непрерывным градом стрел и сулиц они не могли. Новгородцы давили со всех сторон, вышибая арбалетными болтами в упор щитоносцев, после чего в образовавшуюся брешь лезли копья, поражая стоявших рядом. Кольцо шилтрона постепенно сжималось, и тевтонцы оказались на месте зажатой в угол крысы. Еще чуть-чуть и придавят, только мокрое место останется. Немцы могли сдаться, даже не будучи униженными – русичи превосходили числом; либо ринуться в заведомо губительную атаку, когда из десятка выживает один. В любом случае надежды на победу уже не было. Сражение, как говорится, вначале проиграли на карте. Если бы Андреас перед боем сообразил, что русские войска построились не просто по византийскому боевому порядку, а использовали Цезаревский «триплекс эсиес», позволяющий укреплять слабые места обороны подвижными отрядами, то составу третьего треффена уделил бы гораздо больше внимания. Именно сейчас был необходим преданный мобильный резерв из конницы, а он и не предусматривался. Время на раздумье давно вышло, Рудольф принял решение атаковать. Да и перестал бы он себя уважать, бросив оружие на снег. Вокруг знамени стали собираться конные, те, кто в принципе имел шанс на прорыв. Рев рога, призывающий сплотить ряды, совпал с докладом об отходе войск епископа и прорвавшим строй копейщиков неуязвимым новгородцем с кровавым топором в руке. Это был тот самый боярин с позолоченными клыками на шлеме, с которым Рудольф уже дрался. За ним в пробитую брешь устремилась пятерка всадников, расширяя проход для своей пехоты. Медлить дальше было нельзя. Рудольф послал коня навстречу, стал раскручивать боевой кистень, привстал на стременах и, почувствовав резкую боль в руке, захрипел разрываемыми легкими. Грудь взорвалась, дышать стало нечем, а весь мир стал вращаться вокруг него. Тевтонец свалился с лошади. Уже умирая, он вспомнил слова, произнесенные Гюнтером вчера в замке: «Вас уничтожат. Тебя, Андреаса, епископа с его сарафаном, датчан», а потом быстро приближающиеся глаза звездочета и темнота.